Гуд бай, Америка… (СИ) - Артемьев Юрий
Но лежит за спиной запорошенный тракт,
Безразличной луной освещённый чуть-чуть.
28 сентября. 1974 год.
США. Штат Невада. Рино. Госпиталь.
Александр Тихий.
Навестили меня важные дяди рано утром. Сразу после завтрака. Жиденькой овсянкой я совершенно не наелся, а то ли морс, то ли компот был невкусный и не сладкий. Не сладким было и моё настроение. А тут ещё и эти официальные морды. Их было двое. Один толстенький и лысоватый. Он всё время потел, и вытирал платком блестящую лысину. Второй же был худощав и высок. Эдакий типичный янки. Настоящий американец… Он холодно смотрел на меня, и на его лице не отражалось никаких эмоций. Оба они были в строгих костюмах, как и положено официальным представителям силовых структур. Я пока только не могу понять: Это ещё полиция, или уже федералы?
Первым начал говорить толстячок.
— Здравствуйте, молодой человек!
— Добрый день! — вежливо ответил я.
— Как Вы себя чувствуете?
— Уже лучше… Но я по-прежнему… Простите, но я не помню, что со мной произошло… Меня ударили по голове? Да?
— Вы совсем ничего не помните?
— Я не знаю… Постоянно такое ощущение, что я что-то забыл… Вы не поверите… Я даже не могу вспомнить своё имя… Кто я?
Худощавый дёрнул бровью, но по-прежнему сохранял на лице каменную маску истукана. Правда до того покерфейса, который был у Старого Во́рона из племени черноногих, ему было, как до Китая раком.
— Вы совсем ничего не помните? — снова повторил толстячок и вытер пот на лысине.
— Я даже не знаю, что мне надо вспомнить… А почему я тут прикован? — я звякнул наручником на левой руке.
— Это необходимо для Вашей же безопасности.
— Я что, опасен для окружающих?
— А мы ещё не знаем, кто Вы такой.
— Но я… Хм… Я тоже этого не знаю. Так что тут, я ничем не могу вам помочь. Но просто это неудобно. Даже и в туалет не сходить… Неужели Вы думаете, что я куда-то убегу отсюда? — я постарался сделать страдальческое лицо. — Я ведь даже не знаю, куда мне бежать… Я не понимаю, что происходит. А тут ещё какой-то шум в голове иногда появляется.
— Вот видите, Вам ещё рано вставать. Врачи будут наблюдать за Вашим состоянием. Возможно, мы будем вынуждены перевести Вас в специализированное учреждение.
— Вы имеете в виду психиатрическую лечебницу? Но я же не псих. Я же всё понимаю и не делаю ничего такого, что делают психически больные люди.
— А Вы знаете, что они делают?
— Я знаю, что они не делают. Но вы мне так и не сказали, что со мной случилось?
— Вам всё надо вспомнить самому. Так у Вас появится шанс опять вернуть свою память.
— Но, может быть, у вас есть какие-то подсказки для этого? Я знаю, что у меня травма на голове. Если меня кто-то ударил, то может мне надо попасть на то место, где это случилось. Вдруг я там посмотрю вокруг и всё вспомню. Ну, хоть что-то…
— Пока врачи не рекомендуют Вам много двигаться. Мы придём к вам завтра. Может за это время Вы и вспомните что-нибудь новое…
— Да мне бы что-нибудь старое вспомнить хотя бы… Ясно… Спасибо Вам… Я буду вас ждать.
— Всего доброго. Выздоравливайте, молодой человек!
— Я буду стараться…
* * *
Когда они ушли, я ещё долго лежал, вспоминая, не прокололся ли я где. Но вроде бы не сказал ничего лишнего. Обтекаемые слова и жалобы на потерю памяти. Вот и всё… Хотя за время разговора, я всё-таки изрядно вспотел. Не так, конечно, как тот лысый толстяк, но всё же… А что плохо, так это то, что его молчаливый напарник наверняка это заметил. Он же меня не просто разглядывал. Он меня как будто насквозь просвечивал. Опасный тип. Хотя и толстяк, несмотря на свой смешной вид, тоже ведь профессионал своего дела. Беседа была построена очень хитро. А завтра он будет спрашивать у меня всё то же самое, только под другим углом, чтобы вывести меня на чистую воду. Это хорошо ещё, что все эти методы мне знакомы по прошлой жизни. Так что мы ещё посмотрим, кто кого…
С этими мыслями я и задремал, утомлённый напряжённой беседой.
* * *
Если бы я не заснул, то обязательно бы заметил, как медсестра, вошедшая в мою палату, остановилась возле моей постели и долго всматривалась в моё лицо. Потом она так же тихо вышла из палаты, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Интерлюдия.
Разговор, который никак не мог слышать Сашка.
— Он врёт. — безапелляционно заявил худой полицейский.
— В чём? — спросил его лысый толстячок.
— Во всём. Он не терял память. Всё он помнит. И он не тот, за кого себя выдаёт.
— Думаешь?
— Да я уверен в этом. Готов поставить десятку против доллара.
— Но ведь врачи говорят, что такое вполне возможно при тупой травме головы.
— Может быть, ему и прилетело куском картечины по голове, но это совсем не означает, что маленький комочек свинца вышиб из его мозгов всю память. У него в номере, который он делил со своей подругой, нашли кучу долларов и поддельные документы. Этого человека не существует в природе.
— Но он же молодой, да и девка его тоже мелкая по возрасту. Молодёжь иногда покупает себе поддельные документы, чтобы сбежать из дома и покуролесить на просторах Америки.
— Мне кажется, что это не тот случай. Документы сделаны на высоком уровне. А девка вообще из России.
— Сейчас это называется Советский союз…
— Да какая разница? Русские — они и в Африке русские. И они наши враги. Ты не забыл про это?
— Ты думаешь, что этот парень тоже русский?
— Да, хрен его знает кто он такой. Но он точно не тот, за кого он себя выдаёт.
— Он же память потерял и не выдаёт себя ни за кого. Я пытался в разговоре вывести его на то, чтобы он назвался тем именем, что обозначено в его документах… Как там? Что-то немецкое… Готлиб Штилльман.
— Штилльман? А это разве не еврейская фамилия?
— Не знаю. Но он всё равно не стал называться никаким именем. Ты же слышал, что он говорил? Не знаю. Не помню…
— Врёт. Я ему не верю…
— Ну, вот доктор скажет, что его можно допрашивать, тогда и поговорим с ним по-другому.
— Жду не дождусь этого. — высказал своё мнение худой.
— Я тоже… — согласился с ним толстяк.
28 сентября. 1974 год.
США. Штат Невада. Рино.
Алексей Тихий.
Нас утро встречает прохладой… А ещё болью во всём теле. Вчера в горячке, я этого почему-то не замечал. Но ведь и меня, и Маринку ещё с утра избили. Но она-то полдня валялась связанной, а я бегал, прыгал, снова дрался, снова бегал, стрелял, таскал тяжёлые сумки. Да-а… А потом меня ночью моя подруга ещё и эксплуатировала по полной программе. Я всё понимаю: Адреналин, и всё такое… Блин. А с утра в зеркале у меня была такая рожа, что краше в гроб кладут. Да и то, в морге стараются подкрасить лицо покойника, чтобы труп в гробу получше выглядел. Маринка тоже получила вчера свою порцию синяков на лице, но косметика в опытных руках творит чудеса. Она и меня предлагала накрасить, чтобы замазать все гематомы, но я отказался.
— И что мы сегодня будем делать? — игриво спросила меня эта егоза.
— А чего ты такая весёлая, Марин? Ты разве не в курсе, что Алёнка вчера погибла, а Сашка тоже был ранен, и сейчас я даже не знаю, где он.
— Я в курсе. — серьёзным тоном ответила мне она. — Но плакать мне нельзя, потому что макияж потечёт. Если бы не это, то я бы уже заливалась горькими слезами, оплакивая погибшую подругу.
— Вы вроде бы и не особо ладили с ней?
— Да что ты понимаешь? Она же мне, как сестра была. Особенно последний месяц.
— А ведь это мы с тобой виноваты в её гибели. Они вчера к нам ехали, и на меня нарвались. Почти сразу после того, как…
— Я поняла.
— Ну вот… Я ему всё рассказал, а он и говорит, что видел, дескать, похожих парней в кожаных куртках. Вот мы и поехали. А у него возле отеля на парковке нарвались на одного из них. он меня опознал и за обрез схватился. Я в сторону. Сашка не успевал. Вот Алёнка его своим телом и заслонила… Правда и Саньке в голову картечина прилетела. Но он был жив, когда я его там оставил, хотя и без сознания.
