Возвращение - Александр Цзи

Секунду Кира пристально смотрела на меня. Потом резко выпалила:

– Ты его не убил!

Наступила моя очередь вздымать брови.

– Прости?

– Мой брат – живучий ублюдок. Мы не видели его смерть – его унесло течением.

– После удара камнем в висок и быстрого течения не выживешь...

– Ты сам говорил, что в Поганом поле возможно все.

Я прикусил язык. Верно, говорил – по поводу Витьки. А тело пацана мы как раз таки видели, и в нем не было признаков жизни. Что касается Бориса, то его хладным трупом полюбоваться не довелось.

– Все Отщепенцы сочли, что он мертв, – возразил я не совсем уверенно.

– Им просто плевать. А я не Отщепенка.

Я помолчал. Знойный ветерок обдувал раны на щеке, чувство было приятным и одновременно чуть болезненным. До этого момента я не сомневался, что Борис склеил ласты окончательно и бесповоротно. И задавался вопросом в стиле сопливой интеллигенции: испытываю ли я удовлетворение от мести? Нет, удовлетворения я не испытывал, но и подтачивающий со дня смерти Витьки гнев пропал без следа. Оставались лишь вина и тоска по другу.

– Ты серьезно считаешь, что он выжил? – спросил я.

– Рано считать его мертвым. Его уже не раз пытались убить. У нашего племени были враги – племя тех, кто поклонялся духу воды. Мы прозвали их Речными людьми и воевали с ними. Потом наши победили, истребив каждого представителя Речных людей... кроме двух, которые успели скрыться. Это был геноцид, если такой термин применим к одному крохотному племени, который, по сути, относится к тому же этносу, что и Огнепоклонники, но имеет другую религию. Эти два выживших напали на дружину, в которой был Борис, и сумели убить из засады почти каждого. Бориса сильно ранили – настолько сильно, что его сочли мертвым. Но он выжил, дошел пешком до наших деревень, а через год выследил и предал этих двух бедолаг страшной смерти на Вечном огне...

Я против воли поежился.

– Это они его обожгли, когда напали на дружину?

Кира поморщилась, будто вспомнив что-то омерзительное, и покачала головой.

– Нет, ожог у него с раннего детства. Может, он потому такой бешеный и неукротимый, что испытал страшную боль в юном возрасте...

Она снова поморщилась и уверенно добавила:

– Я его не оправдываю. Если копаться в детских травмах, то оправдаешь кого угодно, вплоть до полного морального урода. А это неправильно. У каждого человека есть выбор – стать Уродом или... собственно человеком.

Я одобрительно кашлянул, а Кира шумно выдохнула и коротко рассмеялась:

– Это я прочитала, конечно, не сама придумала. Но согласна с мыслью автора книги. А тебя я, Олесь, не виню. Ты не сделал ничего такого, за что тебя надо ненавидеть. Не бойся – я не ударю в спину.

Я начинал широко улыбаться, но от последних слов подавился воздухом.

– Да я не об этом! Я не боюсь удара в спину! В смысле, не потому, что я такой храбрый, а потому, что ты не ударишь!

– Я поняла. Но все-таки, Олесь... – Она помолчала, теребя в руках поводья. Лошадь под ней нервно потряхивала гривой, отгоняя мелких мушек. – Надо было его убить. В следующий раз не упусти шанс. Не повтори ошибку, которую допустили те двое Речных людей.

***

Добравшись до шестиугольной гравитационной дороги, мы поехали вдоль нее на запад.

На ходу особо не поговоришь: двигатель хоть и тихий, но хрустят колючие кусты под широкими колесами, топают лошади, и надо поглядывать вперед, чтобы не заехать в рытвину. Поэтому каждый думал о своем.

Не знаю, о чем думала Кира. Такой волшбой я еще не обзавелся. В-токи вокруг нее вились обычные, свойственные живым существам. Что бы ни творилось у нее в мозгу, сердце пребывало в относительном равновесии.

Все же я зря беспокоюсь, что гибель (или не гибель?) брата ее сильно расстроила. Не те нынче времена, чтобы по любому поводу пускать слезы и бежать к психологу. Или в магазин за крепким пойлом. Люди привыкают к ликам смерти и не парятся лишний раз.

Я, наконец, перестал заниматься фигней и думать о Борисе. Мысли устремились в будущее – самое оптимистичное.

Вот представим: все будет зашибись; я найду Витьку, воскрешу его или верну оттуда, где он сейчас; эндорфины (гормоны счастья) схлынут, и настанет время думать, как жить дальше. А как жить дальше? Какие преследовать цели? Нет ничего хуже, по-моему, бессмысленной и бесцельной жизни.

Наверное, надо будет осесть, построить ферму, засеять поля, укрепить периферию от нашествия незваных гостей вроде родичей Киры...

Хотя – зачем? Есть становища Отщепенцев, где меня ждут. Поселимся с Витькой и Кирой – если она захочет – возле полноводного Танаиса, станем жить-поживать, добра наживать. Я задумался. Две наложницы и Кира... А еще приемный сын! Ох и семейка у нас будет – закачаешься! Все же Поганое поле – это круто.

Подумав о плодородных полях, я по ассоциации переключился на комбайны Вечной Сиберии и Отщепенцев. Имелась, должно быть, и иная техника, произведенная Республикой Росс. Зачем россам отдавать свою технику в эти дикие страны? За какие деньги они ее продают – если вообще продают? Что если сиберийцы и Отщепенцы добыли ее даром?

Представить, каким образом голожопые сиберийцы отняли технику у продвинутой в научном плане страны, не получилось. А вот вообразить, как Отщепенцы с помощью ведовства приобретают технологические ништяки, оказалось не в пример проще.

Вечером мы разбили лагерь в овраге возле гравитационной дороги. По дну оврага струился ручей, по его краям росла трава и кусты. По привычке я развесил гирлянду, хотя обошелся бы и колдовскими мешочками. После близкого знакомства с Уродами, которые, оказывается, регенерируют с неестественной скоростью, рисковать лишний раз не тянуло.

Пока солнце не зашло полностью, я прогулялся по округе пешком, сканируя местность на предмет живых (или квазиживых) организмов. Наткнулся на сурчиную нору на склоне пологого холма, который плавно переходил в невысокую горную гряду, и с помощью Знака Глаза Урода выманил единственного обитателя наружу.

Знак работал отлично. Заставить сурка станцевать степ не удалось, но приблизить или оттолкнуть вышло без труда. Сурок трясся всем толстым телом, нос дергался, глаза таращились влажными пуговками, но перебороть магическую волю зверек не мог.

Я ощутил, что моя власть над существом тем сильней, чем зверь взволнованнее.