Ирландские танцы - Евгений Васильевич Шалашов
Интересно, а мсье Марро понимает, что РСФСР гораздо больше заинтересована в установлении дипломатических отношений с Францией, нежели сама Третья республика? И что смерть Кожевникова никоим образом не повлияет на решение нашего правительства? Мне кажется, что министр все прекрасно понимает, а сейчас он не то валяет Ваньку, не то у него имеются какие-то иные соображения, из-за которых Марро жаждет замять дело. Вполне возможно, что у министра внутренних дел есть и свои «внутренние» проблемы. Смерть дипломата чужой страны (путь и не в официальном статусе), может ударить по карьере министра. А что, такое вполне возможно. Как знать — не подсиживают ли Марро его заместители, которых, увы, он не сам себе назначает? Есть и премьер-министр, есть парламент. А место министра внутренних дел, хотя и хлопотное, зато «хлебное». Не говорю про жалованье, про служебное жилье, персональный автомобиль и все прочее. В распоряжении Марро имеется специальный, почти что неподотчетный фонд на проведение операций, на тайную агентуру. А еще есть возможность брать крупные взятки. Вон, наше торгпредство уже сколько франков потратило на здешнюю полицию. А я не берусь судить, что денежки остаются только в карманах инспекторов, а не идут куда-то повыше. Но кто я такой, чтобы обличать высших должностных лиц Третьей республики? Тем более, что пока французские чиновники берут взятки, так и работать во Франции нашему брату гораздо легче и приятнее, нежели, если бы они тут были честными.
— Господин министр, у меня нет сомнений в добросовестности французской полиции, — изрек я, словно бы ненароком погладив свой новенький орден. — Но существуют формальности, которые я, как начальник торгпредства, просто обязан выполнить. И в числе этих формальностей имеется и встреча с инспектором полиции, что проводит расследование. Но думаю, что президента республики пока не стоит посвящать во все тонкости дела.
Судя по кислому взгляду министра, президенту уже доложили. Интересно, а газетчики уже знают? Наверняка. Я свежие газеты еще не смотрел, надо бы глянуть, как подадут смерть моего подчиненного французские борзописцы. А ведь, вполне возможно, что прибегут брать интервью у меня. И не отбрехаешься. Для журналюг получится сразу три информационных повода: смерть советского торгпреда, награждение начальника торгпредства орденом, установление дипотношений. Вот, на кой мне это все надо? В том смысле — что лишний шум не нужен.
Эх, может в Париже случиться что-нибудь этакое? Скажем — жена приревновала мужа к любовнице, потом их убила, и сама зарезалась. Или муж застрелил жену и тещу, а потом себя и любовника. Тьфу ты, любовницу. Неважно, кто там кого приревновал, но, чтобы поубивали друг дружку, да чтобы крови побольше. Или, скажем, депутат парламента напился до белой горячки и бегал по улицам. Нет, такое неинтересно. Кого удивишь пьяными депутатами? Разве что — пьяный депутат зарезал любовницу, потом в голом виде забрался на Эйфелеву башню, чтобы водрузить на ней Красное знамя. В крайнем случае — зеленое знамя свободного Алжира. Жаль. Блюмкина нет, а не то бы я отправил его напоить депутатский корпус или, по старой доброй привычке пострелять кого-нибудь из немецких дипломатов. Яшка все равно не попадет, но хоть шума наделает. Вот это бы газетчиков привлекло, а от нас бы, как раз, отвлекло.
— Господин министр, если вы станете делать заявление для прессы, то можете сказать от моего имени, что советское торгпредство не сомневается в компетентности французской полиции, а несчастные случаи, увы, встречаются. Все люди смертны. А некоторые — внезапно смертны.
Наташа нахмурилась при переводе. Правильно, некоторые наши выражения сложно передать иностранцу. А еще… Прости меня, Михаил Афанасьевич, за плагиат. Сам не хотел, вырвалось.
Вроде бы, мы с министром расстались довольные друг другом. Я дал понять, что при любом раскладе я поднимать шума не стану, а он…? А он-то мне ничего не обещал. С другой стороны — а вдруг мне понадобится что-то попросить у министра? Или его заявление для газетчиков отобьет у них охоту лезть ко мне? Несчастные случаи случаются, это да. Но они обывателю неинтересны. А если так — так это и не продать.
На ступенях Елисейского дворца, естественно, толпились журналисты. Само-собой, к советскому торгпреду имелись вопросы, но здесь меня выручила супруга. Крепко ухватив под руку мужа, она решительно повела меня прямо сквозь строй. Спасибо, что здешние «акулы пера» с уважением относятся к беременным женщинам, поэтому они нас не стали преследовать.
Своего тезку вместе со служебной машиной я отпустил еще до начала торжеств. Ладно, если бы в торгпредстве было много машин, а если одна, то забирать ее под себя — просто свинство.
Из резиденции президента до особняка Комаровских мы с Наташей решили пойти пешком. Я бы не стал рисковать — все-таки, часа полтора, но супруга категорически сказала — мол, рожать не завтра, а по дороге можно присесть на скамеечку, отдохнуть. А можно еще заскочить по дороге в какое-нибудь кафе, чтобы отметить награду. А вечером ждет торжественный ужин, на который старый граф пригласил своих друзей.
Забавно. Сотрудница Коминтерна, по сути — глава компартиии Франции и начальник ИНО ВЧК собираются устроить праздник по поводу вручения иностранной, да еще и буржуинской награды.
Мы двигались не спеша, с достоинством. Мужчины, при виде нас, приподнимали шляпы, а женщины улыбались. Это они так реагируют на беременную супругу? Или на орден Почетного легиона?
— И не забудь папу поблагодарить за орден, — попросила Наташа.
— За орден? — удивился я. — А что, Андрей Анатольевич похлопотал об ордене для зятя?
Неужели у моего тестя настолько обширные связи, что он смог посодействовать? Спасибо, конечно, но тогда получается, что свой эмалированный крестик я получил по блату? Нехорошо как-то, некрасиво. Но все оказалось проще.
— Папа заплатил за твой орден в канцелярию президента, а еще внес деньги в орденский капитул. Диплом, кстати, уже у него в кабинете. Еще футляр. А уж фрачный вариант и розетку в петлицу сам купишь, если захочешь.
— А что, за орден приходится еще и деньги платить? — удивился я. Меня, сколько помню, ни разу не требовали заплатить ни за одно мое «Красное знамя». Точно французы крохоборы.
— Четыреста франков за сам орден, сто за оформление диплома и двадцать пять за футляр, — начала перечислять Наталья. — И сто франков — вступительный взнос в орденский капитул. Правда, здесь он по-другому называется, папа говорил, не запомнила.
Ну ни фига себе! Шестьсот с лишним франков за какую-то побрякушку. Ладно бы здесь было золото, а то позолота с эмалью. В антикварных лавках бэушный орден Почетного легиона можно приобрести всего-то за триста франков.Ну ладно, что уж теперь… А с тестем по заплаченным деньгам разберемся. Кстати, а как я должен проводить расходы на покупку ордена? Как личные, или как служебные?
— А разве Андрей Анатольевич не должен быть в Вене? — вспомнил вдруг я. Вчера мы с тестем о делах поговорить не успели, а сегодня тем более.
— Так он уже вернулся. Предложили ему в Вене парочку банков, он посмотрел — не понравились.
— Ясно, — кивнул я. Оттого-то граф Комаровский не стал со мной говорить о деле. Получается, говорить-то пока и не о чем. Зато я вспомнил еще кое о чем, вернее — кое о ком.
— Наташа, а тебе фамилия Стомоняков о чем-то говорит?
— Борис Спиридонович? — переспросила Наталья. — Знаю его, даже общаться приходилось. А как ты его смог увидеть? Он же в Болгарии был.
— А, так он все-таки болгарин, — хмыкнул я. — Я думал — откуда такая фамилия? А встретился я с ним в Германии. Он теперь начальник Берлинского торгового представительства вместо меня. Но странно, что не кивает головой, если говорит нет.
— Он, хотя и болгарин, но вырос в Одессе, среди евреев, — сообщила Наташа. — Это хорошо, что вместо тебя. У тебя и так дел очень много. А Борис Спиридонович — человек опытный.
Наталья посмотрела по сторонам и, увидев несколько пустующих столиков уличного кафе, предложила:
— Давай посидим.
Мы присели, сделали скромный заказ — по чашке кофе и по пирожному, а когда официант ушел. Наталья сказала:
— Ты спрашиваешь про Стомонякова? Так вот, представь себе Блюмкина. Только немного другого. Дисциплинированного, непьющего, а еще — не болтливого.
Представить себе такого Яшку Блюмкина я не смог. Не увязывалось у меня в голове, чтобы Блюмкины не болтали, и выполняли распоряжения начальства от и до. Если
