Гай Орловский - Патроны чародея
Он в недоумении пустил коня за моим, а я достиг пятачка, откуда тогда в небо вырвался багровый столб призрачного огня. Всего в десятке шагов от дороги, недалеко от трактира, в котором Крант и Калило, мои стражники, усердно готовились к разговору с Марлом, мол, пропадать, так хоть будет за что.
Трава, как трава, если бы везде одинаковая, другое дело, а то над тем местом, откуда выметнулся столб переполнившейся в земле магии, растет всякий бурьян… хотя, конечно, не всякий, в одном месте очень даже мелкий, каргалистый, совсем жалобный, зато дальше снова роскошный, победный.
Я покинул седло, присел, рассматривая бурьян. На пятачке земли, где долгие годы копилась магия, даже цвет иной, синевато-желтый, а везде зеленовато-красный, заметно издали.
Фийрой наклонился с седла, глаза горят интересом.
– И что там?
Я сорвал пару стебельков, посмотрел скептически.
– Да, это не то… Ошибся. А жаль… Стой, ты куда?
Конь, почуявший свободу, отбежал в сторону, где высокие зеленые заросли, начал срывать сочные верхушки. Фицрой повернул свою лошадку, догнал моего лакомку, тот мотал головой и не давал ухватить повод, но Фицрой поймал, в красивом галопе привел ко мне и бросил повод.
– Держи!.. И не выпускай, здесь кони хитрые. А вот люди – нет.
– Спасибо, Фицрой, – сказал я и, поднявшись в седло, послал коня на дорогу. – Поехали, надо спешить.
Пока он ловил коня, я сорвал еще пару пучков и надежно спрятал на дне кармана. Есть мысля, либо самому поискать подобные места, то ли объявить, что для королевского чародея Рундельштотта нужен вот такой бурьянчик, именно сине-желтый, мелкий, словно больной, кто принесет – тому вознаграждение…
Глава 3
Мелкая, но настолько шумная речушка, словно вся из грохочущих водопадов, выбежала навстречу и попыталась перегородить дорогу. Я засмеялся ее детской хитрости: в самом глубоком месте нашим коням по брюхо, но за шумом даже плеска не слышно.
Мы проскочили ее на рысях, снова полосы темного леса, свет пробивается сверху резкий и выжигающий в траве тьму, но дальше снова чернота, будто там вечная ночь.
Потом длинная мирная прогалина, травы сочные, а узорные листья роскошных папоротников необыкновенно изысканны и вычурны.
Я начал всматриваться в далекие горы, свернул коня в сторону от тропинки. Фицрой бездумно пустил свою лошадку рядом, только потом поинтересовался:
– Навестишь ту деревню?
– Да, – ответил я. – Креплю связи с населением. Люди должны видеть своего глерда. Никто не забыт, ничего не забыто, мы всем гадам припомним!
– Насчет не забыт, – сказал он, – это не важно, а вот насчет всем гадам… это хорошо! Я, когда вернусь в свои края, всем гадам не просто припомню… а даже очень припомню.
– У тебя есть цель, – сказал я с уважением, – благородная. И народу понятная.
В деревне меня вроде бы узнали, но все равно детвора разбежалась, а женщины укрылись в домах. Мужчины вышли навстречу, поспешно срывают шапки с голов и кланяются.
Я вошел в уже знакомый дом, по-хозяйски пнув ногой дверь. В дальней комнате сразу увидел распростертую на кровати Бдиллу, еще истощеннее, с запавшими глазами и мертвенно-бледным лицом.
За мной вошли ее муж и еще кто-то из его родни, остановились у порога. Я оглянулся, сказал повелительно:
– Служенье муз не терпит суеты. Подождите на улице. Лечение – это священнодействие, а не хи-хи. И даже не ха-ха.
Они нехотя вышли, я подошел ближе к постели.
– Привет, не спишь?
Бдилла медленно подняла веки, желтые и набрякшие. Глазные яблоки в полопавшихся кровавых жилках, взгляд не сразу отыскал меня, словно я перед нею порхаю в густом тумане, как легкомысленная бабочка, а не грозный глерд.
– Хозяин…
– Он самый, – сказал я. – Вот тебе лейгилст и еще какие-то корешки. Альвы передали. Говорят, они тебе даже важнее. Что с ними делать, знаешь? Варить, жарить, делать веник?
Ноздри ее заострившегося носа затрепетали, она глубоко вдохнула, закашлялась.
– Ну-ну, – сказал я. – Значит, это и есть он самый, лейгилст, уже вижу. Сама ты ни на что не годна, а руководить сможешь?
Она прошептала:
– Муж все сделает. Я подскажу. Но, хозяин…
Я выставил перед собой обе ладони.
– Никаких благодарностей. Мне это было нетрудно. А ты все-таки из моих как бы крестьян, хотя по статусу ты деревенская интеллигенция, за которой будущее… до некоторых нехороших реформ. Так что я и за тебя в ответе. Выздоравливай!.. Потом марш за работу.
Я повернулся и пошел к двери, но она проговорила слабым голосом:
– Погодите…
Я обернулся.
– Это мой долг!.. Не благодари.
Она дрожащей рукой протянула мне какой-то подозрительно увядший листок.
– А это… стоит сжевать вам, хозяин.
Я отшатнулся.
– Мне зачем?.. Я здоров, как заяц. Даже как два зайца.
– Человека это убьет, – прошептала она, – но если вы уцелели под светом трех лун и… еще живы, то это… укрепит. Чуть-чуть. Один листок. Два… нельзя, опасно. Три – смертельно…
С колебанием я взял листок, оглядел его. По идее, им невыгодно, чтобы умер их только что появившийся могучий защитник. С другой стороны, кто этих химер знает. Тем более в женском обличье.
Может быть, химере еще можно довериться, но если химера еще и женщина, это такая гремучая смесь…
– Знаешь ли, – сказал я, – как химера химере говорю, мне это как-то жевать не хочется. Не коза все-таки. Рассказывай, зачем это, мы же свои!.. Не хочешь? Ладно, прожую. Глотать не надо?
– Лучше проглотить, – посоветовала она, – так лучше…
– Кому лучше, – спросил я с подозрением, – вам или мне?
Она прошептала жалобно:
– Глерд…
Я посмотрел на нее пытливо. От нее веет теплом, что значит – в самом деле чувствует благодарность, но все-таки не просто химера, а химера-женщина, а кто их знает, вдруг да грызанет.
– Ладно, – сказал я, – рискну.
Разжевав листок, я ощутил некое жжение, язык защипало, уже чувствую, какое это адское зелье, с великим трудом заставил себя побыстрее проглотить.
Она смотрела с сочувствием, меня согнуло, я ухватился обеими ладонями за живот, куда из гортани провалился тяжелый огненный шар. Перед глазами все поплыло, в ушах раздался усиливающийся звон, а тот, в свою очередь, начал разламывать изнутри череп.
Чьи-то руки поддержали меня за плечи, я опустился на лавку и некоторое время сидел, слыша только адский вой в ушах и грохот в голове.
Я поднял тяжелую голову. Я снова наедине с Бдиллой, муж уже выскочил за дверь. Бдилла с тревогой, что-то в ее лице изменилось, вроде бы зрю в ней гораздо больше, чем видел раньше. Сейчас вот даже все ресницы могу пересчитать… нет, и так могу сказать точно, сколько их там.
И вообще, грохот в черепе стихает, а в теле прибывает мощи. Я сжал и разжал кулаки, чувствуя, что сейчас, пожалуй, смог бы раздавить мелкий камешек в песок.
Она пошарила под подушкой, я смотрел настороженно, хотя вряд ли достанет оттуда второй пистолет, и точно угадал: вытащила нечто мелкое, протянула вздрагивающую руку ко мне и медленно разжала кулак.
Но еще раньше я увидел, как между пальцами пробивается свет, на ладони светится изнутри грецкий орех, такая же изрезанная пьяными бороздами поверхность, тот же размер.
– Это чё? – спросил я.
– Эта вещь, – сказала она, словно извиняясь, – бесполезна людям, но в ней сохранилась древняя магия, что делает химер сильнее и здоровее. И потому всегда за нею охотились…
– Давно?
Она ответила просто, будто я спросил, что она ела на завтрак:
– Не очень, но лет двести уже охотятся, как я знаю точно… но слышала, что она изготовлена тысячи лет тому. И уже тогда переходила из рук в руки.
Я удивился.
– И что, захапавший ее вот так и ходил по улицам, помахивая ею над головой?
Она грустно усмехнулась.
– Каждый ее хозяин прятал, но все-таки как-то выявлялось… Не сразу, но…
– Может быть, – предположил я, – узнавали по тому, как усиливалась какая-то из химер, что раньше была тихоней?.. Насколько я догадываюсь…
Она прошептала:
– Догадываетесь верно. Моего брата убили из-за этого… Он чувствовал, что кольцо вокруг него смыкается, но решил больше не убегать, а передал мне.
Я сказал саркастически:
– А ты мне, чтобы теперь охотились за мной?
– Вы сумеете защитить, – шепнула она. – Возьмите. Иначе…
– Что?
– Я не уберегу, – ответила она просто. – И не знаю, кому передать. Возьмите. Это ваш долг.
Я стиснул челюсти. С одним долгом не успеваю расплеваться, как новый навешивают, что за сраная ипотека…
– Ладно, – сказал я зло. – Пусть будет у меня. А то у кого-то сорвет крышу, возжелает стать властелином мира.
– Властелином… мира?
– Да это у меня такие шутки, – пояснил я. – Настолько изысканные, что и сам не понимаю. И тонкие… жутко тонкие, совсем плоские.
– А-а-а, – протянула она непонимающе, – поняла… Вы же глерд, вот и шутки у вас такие…
Я отмахнулся, сунул светящийся орех в карман и пошел к выходу, муж и его родственник поспешно отпрыгнули в стороны.
