Богатырь, жги! (СИ) - Барчук Павел
Потому как Авдотья не просто теперь стояла на коленях, уткнувшись в царские, прости Господи, конечности. Она обхватила их руками и, подвывая, утирала лицо краем батистовой ночной рубахи. А рубаха, между прочим, аглицким послом подарена. Она сто́ит, как чугунный мост, который давеча на реке поставили.
— Ой, батюшка, надежа и опора…ой, не вели казнить. — Причитала глупая баба, периодически умудряясь еще и сморкаться в дорогую сердцу Герасима вещь.
— Авдотья! — Царь начал терять терпение. — Нук возьми себя в руки! Что случилось? И…отползти ты уже на приличное расстояние. Вон, там, возле двери, поклоны бей.
Герасим снова взбрыкнул ногой, отпихивая мамку Марьи. На этот раз — удачно.
— Царь-батюшка, беда у нас. Беда бедовая-я-я-я…а-а-а-а-а…
На последнем слове Авдотья сорвала с головы платок и принялась раскачиваться из стороны в сторону, протяжно завывая. Ну, чисто блаженная кликуша возле церкви.
— Тьфу ты! — Герасим в сердцах ударил кулаком по своей же ноге. Вышло больно. Всю кровь попили, честное слово. — Говори уже! Нервов никаких на вас ненапасешься! Что случилось? Казну ограбили? Корону украли? Что⁈
— Царевна сбежала. — Авдотья выдала нечто весьма странное и замолчала, уставившись на государя круглыми глазищами.
— Как сбежала? На кой ей черт бежать? — Не поверил сказанному царь.
Не поверил, не потому что дочь его, Марья, не могла на такое сподобиться. Могла. Очень даже. Она и в детстве вечно куда-то сбегала. Но, как правило, не дальше заднего двора и со всей своей свитою. Сомнения у Герасима возникли не в факте случившегося, а в том, что Машка сама что-то сделать умудрилась. Ведь если мамка ее здесь, значит в бега царевна отправилась без сопровождения. И вот это, как раз, сильно настораживает.
— Ногами, батюшка, ногами сбежала…Ооооой…Беда-а-а-а– Авдотья открыла рот, собираясь снова завыть.
— Цыть! — Герасим сразу пресек эту попытку. — Хватит тут моря морские слезами разводить. Утопнем сейчас к чертям собачьим.
Царь слез-таки с кровати, натянул тапки и прошлёпал к окну. Замер, уставившись в темное небо. Со стороны могло показаться, будто государь думу думает, но на самом деле Герасим размышлял, а не прыгнуть ли ему сейчас прямо через это окно из терема на улицу. А что? Хороший выход. Надоела Герасиму царская власть, пуще горькой редки. Вон, Машка-дура, и та сбежала. Хотя ей-то чего бежать. Сидит в тереме, песни поет с девками да вышивает узоры на рушниках. А тут — цельное государство на плечах. Сил уже нет держать ношу тяжкую.
— Царь-батюшка… — Авдотья робко подползла ближе, с колен пока не вставала. Ситуация оставалась непонятной. То ли гневается государь, то ли нет. Сейчас встанешь и пойдешь на дыбу. Лучше уж колени в кровь сбить, чем с царским палачом знакомство иметь.
— Чего тебе? — Герасим обернулся к мамке царевны.
— Я вот просто не поняла… Беда у нас али не беда… Говорю, царевна сбежала…
— Имеются ли предположения, куда именно дочь моя неразумная отправилась? — Царь сурово свел брови, взглядом демонстрируя свое недовольство.
Хотя, положа руку на сердце, глядишь, не так уж плохо, что у Машки очередная дурь приключилась. Тогда можно и игры отменить, и удара в спину не бояться. Занесёт девку в Лес, к примеру… Сгинет она там, к примеру, на веки вечные и все… Нет, Герасим поплачет, конечно. Траур объявит. Дочь все же, как-никак. Зато спать убитый горем отец будет спокойно.
— Оооой, царь-батюшка!!! Не вели казнить, вели слово молвить!
Герасим вместе с Авдотьей, по-прежнему стоявшей на коленях, вытаращились на вход в опочивальню. Не просто так, конечно, вытаращились. Чего бы они там не видели. Просто от порога в сторону царской постели, вытирая пол чубом, полз казначей. Он, собственно говоря, и надрывался криком.
— Ты чего, Тимофей? — Герасим почувствовал, как в груди что-то ёкнуло. Наверное, ощущение приближающейся беды.
— Ох, вот ты где… — Казначей оторвал башку от пола, посмотрел на царя. — А я думал, ужо в постели, сон десятый видишь.
— Ну, дело странное тогда вдвойне, ежли ты так думал… Говори, не томи. — Царь оперся одной рукой о стеночку. Подсказывало ему что-то, новость будет такая, как бы на ногах устоять.
— Ой, надёжа и опора государства нашего… Беда приключилася. Скатерть-самобранка исчезла и ковер-самолет тоже. Я ить случайно, исключительно от своей любви к труду тяжкому, пошел в казну, хотел предметы волшебные проверить…
— Да на бреши, окаянный. — Тут же вмешалась Авдотья, — Распоследний пес дворовый знает, как ты с этой скатертью ходишь девок молодых с пути сбивать. Позовёшь их, накормишь, а потом непристойности всякие предлагаешь. Срамота!
— Погоди, Авдотья… — Царь поднял руку, останавливая мамку, — А вчерась они были?
— Были, государь, ой, как были… — Казначей затряс башкой, словно козел. — И днем были. Видел их вот собственным глазом.
Тимофей пальцем оттянул нижнее веко, наверное, чтоб царь не секунды не сомневался, каким именно глазом.
— То бишь пропали они к ночи ужо? — Снова спросил Герасим.
— Так точно, государь. Так точно…
— Своими ногами, говоришь? — Царь повернулся к Авдотье, чувствуя, как у него сейчас сердце остановится от расстройству.
Скатерть-самобранка, это ж самая ценная вещь. Благодаря ей можно бояр накормить. Они ведь жрут, как ненормальные. Да и пир ежли, то скатерть эта всегда выручает. А теперь что? Теперь сколько денег потребуется, чтоб боярскую прорву накормить? А послы явятся? Те вообще, словно еды отродясь не вида́ли.
— Так ты что ж, государь, думаешь, Марьюшка сотворила такое? — Авдотья, ахнув, прижала ладони к губам.
— Марьюшка…– Передразнил мамку Герасим. — Сколопендра — твоя Марьюшка. Самая настоящая…
— Так вот же, записка имеется. Царевна оставила. — Авдотья протянула царю бумажку, которую зажимала в руке.
— Чего ж ты молчала, дура старая! — Герасим выхватил из рук мамки письмо, которое было написано корявыми, печатными буквами. Несколько минут читал дочерино послание, перебирая губами. Потом поднял взгляд и отчетливо произнёс.
— Убью стервь окаянную, когда найду.
Где-то в царском тереме(2)
Царь Герасим подобрал край ночной рубахи и рванул прочь из опочивальни. Так рванул, что ночной колпак на одно ухо съехал. Ему срочно надо было разыскать боярина Еремеева. Ибо проблема, по вине дуры-Машки назревшая, касалась их обоих, и царя, и боярина.
— Надёжа государства, куда же ты в таком виде⁈ — Мамка царевны, ахнув, кинулась следом за ним. — Негоже самодержцу по теремам без штанов бегать. Это совсем по этикету дурно выходит.
— Ах ты ж…едрить твою…И то верно. — Герасим резко затормозил, развернулся и помчал обратно в спальню, на ходу стаскивая ночной колпак.
Казначей, который до одури был счастлив, что вина за пропажу волшебных вещей удачно перешла на царевну, от столь приятного поворота событий не знал, куда деваться. Поэтому, дабы показать свою любовь к царю и рвение к службе, кинулся на помощь государю, прихватив с кресла, стоявшего неподалёку от кровати, красный парчовый халат, расшитый чудесными узорами.
— На, батюшка, накинь на плечи свои царские. — Тимофей, который слыл человеком хитрым, крайне склонным к личной выгоде, впрочем, как и большинство придворных, подбежал к Герасиму, а затем нацепил на него домашний наряд.
— Погоди, батюшка, надобно ночные туфли сменить. — Авдотья плечом попыталась отодвинуть Тимофея в сторону. Если с казначея вину сняли, то с нее за побег царевны пока ещё спросить могут. Надо, значит, постараться, государю угодить, чтоб он гнев на милость сменил.
— Действительно, твое величество…– Казначей мухой метнулся к царской обувке и уже через мгновение усердно тянул одну тапку с ноги Герасима, пытаясь одновременно напялить на туда же сафьяновый сапог.
— Да отчипитесь вы, оба! — Царь лягнул Тимофея, отчего тот отлетел в сторону. — Чай не дитя малое. Сам знаю, чего надобно, а чего нет. Взметалися, кровопийцы! Одна за девкой дебелой углядеть не могла, второй — вещи волшебные просрал.
