Мой адрес - Советский Союз! Книга четвертая (СИ) - Марченко Геннадий Борисович

Парни, когда я им вручал по экземпляру пластинки, выглядели так, будто только что выиграли в «Спортлото» по автомобилю, и этот автомобиль — точно не «Запорожец». Женя Писак даже слегка прослезился от переполнявших его чувств.

— Это что же, мы теперь настоящие звёзды? — выдавил он из себя, обводя нас всех счастливым взглядом. — Мы теперь, выходит, как «Deep Purple» или «Led Zeppelin»?

— Ну, я бы не спешил ставить нас с ними в один ряд, — заметил я. — Вот сделаем хотя бы три альбома — и там уже можно будет что-то говорить. Кстати, пластинки в продажу поступают со дня на день, так что, если есть желание заиметь ещё диск-другой — не прозевайте. Сметут, чувствую, с прилавков музыкальных отделов за один день. И это… У вас тут проигрыватель в институте имеется?

— А как же, — подтвердил Саша Горелый. — У декана стоит в кабинете, например, он у нас большой меломан, правда, всё больше советскую эстраду слушает. Идём к нему?

— Идём. Возможно, теперь он станет поклонником группы «Альфа».

И ведь стал! Весь деканат собрался, всю пластинку прослушали вместе с нами, после чего последовала буря восторга, и на нас смотрели, как на каких-то небожителей.

А тут и 15 декабря подступило. С утра я не находил себе места, а вечером позвонил Ельцин.

— Ну что, можешь поздравить, — гыкнул он в трубку. — Депутаты, выслушав меня, приняли положительное решение. К тому же из Москвы один большой начальник позвонил, оказывается, они там знают о нашей затее… Ты там ни с кем не делился часом? В общем, посоветовал как следует обдумать твою идею. Естественно, это тоже сыграло свою роль в положительном решении вопроса. Будем связываться с восточногерманскими товарищами, как ты и советовал, узнаем, что почём, после чего можно будет утверждать смету.

У меня словно камень с плеч упал. Казалось бы, какая-то жвачка, а столько волнений. Ещё бы организовать производство одноразовых шприцев… Так-то они дешевле стеклянных должны выходить. Правда, пока не появился ВИЧ, никто особо чухаться не будет.

Что же касается той неприятной истории в Пятигорске, то я уже стал о ней забывать, но она сама напомнила о себе. В лице не кого-нибудь, а… Любови Владимировны Колесниченко — жены прокурора, который сейчас находился под следствием.

Не знаю, где она узнала мой адрес. Разве что имела доступ к моему делу, которое было заведено на меня в РОВД, там были указаны мои паспортные данные. Ну или имелись связи в санатории, где при заселении мы с Полиной также отдавали паспорта, с которых списывались наши ФИО и место прописки.

В общем, в один прекрасный субботний день в дверь нашего дома позвонили. Вернее, в калитку, там под маленьким жестяным козырьком таилась кнопка электрического звонка, которую на ночь я отключал, чтобы хулиганы не баловались. Мы только собирались садиться обедать — Полина наварила борщ, а я ещё с рынка привёз домашней сметаны и несколько луковиц ядрёного чеснока — когда и раздался звонок.

— Кого там чёрт несёт? — пробормотал я, вставая из-за стола.

У калитки за забором стояла хорошо одетая, ухоженная женщина, выглядевшая от силы лет на сорок. Несмотря на не слишком высокий рост, которого ей не сильно добавляли сапоги на приличном каблуке, казалось, что она умудряется смотреть на меня сверху вниз. Возможно, это впечатление усугублялось благодаря приподнятому подбородку и сквозившему во взгляде высокомерию.

— Здравствуйте! — произнесла она низким грудным голосом, который, наверное, до сих пор в мужчинах вызывал животную страсть.

— Здравствуйте! С кем имею честь?

— Любовь Владимировна Колесниченко.

И в ответ на мой вопросительный взгляд добавила:

— Я жена Виктора Сергеевича, который сейчас по вашей милости находится в следственном изоляторе. Может быть, вы всё же пригласите меня в дом? На улице довольно прохладно.

Больше всего мне хотелось послать её куда подальше, но, будучи человеком воспитанным, отошёл в сторону:

— Проходите.

Она прошла мимо, обдав меня томным запахом «Красной Москвы», направляясь по выложенной плиткой дорожке к дому. Мне пришлось, заперев калитку путём накидывания щеколды, её обогнать, и открыть перед ней дверь дома.

— Благодарю! — кинула она мне, даже не поворачивая головы.

После чего переступила порог и, пару раз шваркнул подошвами сапогов о коврик (чуть не порвав его своими каблуками), направилась в комнату.

— Здравствуйте! — поздоровалась с ней Полина, привставая со стула.

— Добрый день! — кивнула гостья, распахивая пальто и присаживаясь за стол. — Борщ? Какая прелесть.

— Вам налить? — спросила жена.

— Нет, спасибо, я пообедала в гостиничном ресторане.

Я решил сразу всё расставить по своим местам.

— Знакомься, Полина, это Колесниченко Любовь Владимировна — супруга ставропольского прокурора Виктора Сергеевича Колесниченко, который пытался меня засадить по ложному обвинению.

В глазах Полины промелькнуло выражение, в котором угадывались одновременно недоумение и обида.

— Да, да, — вздохнула Любовь Владимировна, — мой муж — светлый и чистый человек, который по какому-то ужасному недоразумению был обвинён в том, чего не совершал.

— Ой ли? — глянул я на неё искоса. — Так уж и не совершал? Лукавите, Любовь Владимировна.

Гостья сжала в ниточку тщательно подкрашенные губы, после чего соизволила их чуть разомкнуть, чтобы процедить:

— Послушайте, Евгений! Произошло недоразумение, мужа ввели в заблуждение и он, толком не разобравшись, попросил временно поместить вас в следственный изолятор.

— Да? — хмыкнул я. — Если даже и так, кто же ввёл его в заблуждение? Уж не ваш ли сын, рассказавший историю, будто это я их троих избил ни за что, ни про что?

— Виталик уже осознал свою ошибку, — дёрнула она уголком рта. — Как бы там ни было, Евгений, в ваших силах помочь не сломать судьбу человеку. Моего мужа могут отправить в колонию, а там к работникам прокуратуры очень негативное отношение.

— Ну вообще-то для сотрудников органов существуют специальные колонии, вряд ли его отправят к обычным уголовникам.

— Колония есть колония, я не хочу, чтобы мой муж вернулся домой инвалидом с туберкулёзом лёгких.

— То есть когда он хотел засадить в колонию человека, ответившего на хамство его… вашего сына — это было бы нормально, так?

Она поморщилась, словно от зубной боли.

— Давайте не будем углубляться в дебри софистики. Предлагаю решить этот вопрос кардинально, чтобы больше к нему не возвращаться. Вот!

Лона вытащила из сумочки что-то, завёрнутое в газету, развернула — и нашим глазам предстали несколько упаковок 25-рублёвых купюр, перетянутых резинками.

— Здесь ровно 10 тысяч. Копили на машину сыну, но, видимо, пока ему придётся пользоваться общественным транспортом. Три тысячи ещё даже пришлось занимать у хороших друзей. Вам всего лишь нужно будет отозвать своё заявление и немного изменить показания. Я вам продиктую, что нужно будет написать. Правда, придётся ещё раз побывать в Пятигорске, проезд

Ах ты ж… В голове бурлили сплошь нецензурные выражения, но я в итоге из себя выдавил:

— Уберите это.

— Убрать?

На её лице появилось выражение, словно она ослышалась.

— Здесь 10 тысяч! Это же целое состояние! Я понимаю, вам, как известному спортсмену, наверное, платят какую-то стипендию помимо студенческой, и как композитор вы, вероятно, что-то зарабатываете, но не такие же деньги!

— Я зарабатываю достаточно. Этот дом я купил на свои деньги, и машина у меня стоит в гараже. Так что не бедствуем. Любовь Владимировна, заберите деньги.

— Но…

— Любовь Владимировна, — сказал я, поднимаясь, — вам здесь не рады!

Она, с шумом выпустив воздух через ноздри, сгребла деньги обратно в сумочку, даже не удосужившись завернуть их в газетный лист, после чего тоже встала и бросила в мою сторону полный ненависти взгляд.

— Что ж, вы ещё пожалеете… Можете не провожать.

Она двинулась к выходу, топая каблуками, и мне на мгновение показалось, что она по примеру Людмилы Захаровны из ещё не снятого фильма «Любовь и голуби» распахнёт дверь ногой. Но нет, обошлось. В окно мы видели, как она дошла до калитки, какое-то время провозилась с запором, наконец справилась с ним, и покинула территорию нашей усадьбы. То есть нашего частного домовладения, которое мы с Полиной в шутку называли усадьбой.