Игра в четыре руки - Батыршин Борис Борисович
Это называется «слом шаблона». Гендос озадачен: что за дела, в натуре, обещанное-то где? Галина, наоборот, расцвела – широкая улыбка, кивает с каждой строчкой. Девчонки тоже довольны: наконец-то о любви…
Когда с товарищами я ходил в ночной налет, Когда живыми выходили мы из битвы, Когда в карманах пела медь, и отдалялся эшафот, Лишь ей одной я посвящал свои молитвы. Но раз усатый господин меня застиг впотьмах, И мы сразились с ним у старого собора. Я только раз взглянул наверх, но это был неверный шаг — И я упал, и услыхал: «Держите вора!» Она ловила лунный свет, Она была изменчива — Несущая мне сотни бед, Химера бессердечная…Робкий шепоток:
– Это как у Гюго?
Скашиваю глаз – точно, Галка Блюмина, она у нас самая начитанная. И, пожалуй, самая романтичная. Хотя в этом возрасте от недостатка романтики никто не страдает. Особенно – с такими учителями.
Милада смотрит на Женьку почти влюбленными глазами. Цени, альтер эго, для тебя стараюсь.
Пока неделя за неделею в тюрьме неслась, И приближался час отправки на галеры, Я на нее смотрел в окно, к железным прутьям прислонясь, И повторял себе: «Любовь моя – химера». Но даже в сказочных морях такой красотки нет, И даже в Африке не знал бы я покоя, Скучней нормандского коровника казался Новый Свет, И потому я деру дал из-под конвоя. Она парила впереди И вывела к своим стопам, С душою демона в груди — Химера с крыши Нотр-Дам…В проходе не протолкнуться. И верхние полки оккупированы, кто-то даже свисает с третьей, предназначенной для багажа. О, уже не один? Вот что значит – «песня нашла своего слушателя»!
И потому я в этот город возвращаюсь вновь, С худым карманом и в разорванной рубахе. Сюда влечет меня судьба, и здесь живет моя любовь, И обе вместе довели меня до плахи. И вот стою с петлей на шее, и смотрю наверх, Служа бродягам поучительным примером, А сверху смотрит на меня и еле сдерживает смех, И скалит зубы Нотр-Дамская химера. Когда в аду, как всякий вор, Я душу Сатане отдам, Польет смолою мой костер Химера с крыши Нотр-Дам…[7]Вот чем, скажите, не блатняк? А что семнадцатого века – так мы об эпохах не договаривались.
– Жень, ты продолжаешь нас удивлять. – Галина довольно улыбается. – И где ты берешь такие стихи? Это чье?
– Так, одна поэтесса. – отвечаю. – В Ебур… В Свердловске живет, стилизует свои песни под старинные баллады. Только она мало кому известна.
Да, маме с папой да подружкам в песочнице. Лорке сейчас и семи нет…
– Чай кто-нибудь будет?
Это девчонки. В руках – гроздья стаканов, исходящих паром. На всех не хватает, а потому стаканы (в штампованных МПСовских подстаканниках) передают по кругу. Горячо, кто-то обжигается и шипит.
– Ну что, застольную? Только уговор: подпевают все!
Осторожно отхлебываю – мне, как исполнителю, отвели отдельный стакан. И впрямь, почти кипяток.
Откладываю гитару. Это надо петь а капелла. Желательно – хриплыми, сорванными голосами, стуча тяжелыми кружками по дубовой, залитой пивом и бараньим жиром столешнице. Но что есть, то есть. Не будем привередничать.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390}) Сэр Джон Бэксворд собирал в поход Тысячу уэльских стрелков. Сэр Джон Бэксворд был толстым, как кот, А конь его был без подков. Сэр Джон Бэксворд пил шотландский эль И к вечеру очень устал. Он упал под ель, как будто в постель, И там до Пасхи проспал…– А теперь – вместе!
И снова, отбивая нехитрый ритм кулаком по столику, отчего пустые стаканы подскакивают и жалобно звякают ложечками:
…Ай-лэ, ай-лэ, как будто в постель, И там до Пасхи проспал! Так налей, налей еще по одной, С утра я вечно больной…[8]Поезд летит в ночь пунктиром желтых огоньков на фоне черного бархата. А из раскрытого настежь по случаю невыносимой духоты окна разносится по придонским степям хоровое:
… и покуда пьет английский народ, Англия будет жива! Так налей, налей еще по одной, Пусть буду я вечно больной. И вечно хмельно-о-ой!..Сквозь толпу протискивается недовольная проводница. Нашим наставницам сообщают, что давно пора тушить свет, и вообще, вы беспокоите пассажиров. Это она зря – вагон целиком оккупирован двумя нашими классами, чужие здесь не ходят, хе-хе-хе…
Но спать действительно пора. Прибытие в пять часов тридцать одну минуту, встать придется хотя бы за час – сдать белье, привести себя в порядок (туалеты запрут незадолго до въезда в санитарную зону города), наскоро перекусить, собраться. Постели давно застелены сероватым вагонным бельем. Девчонки относят пустые стаканы проводнице, и мы по одному расползаемся по клетушкам плацкарта.
До Пятигорска – шесть часов.
6 ноября 1978 года.
Поезд «Москва – Пятигорск», глубокая ночь.
Информация к размышлению
Вагон ритмично постукивал колесами на стыках. Аст, Милада, да и все остальные давным-давно заснули, убаюканные этими мерными звуками. Женьке же не спалось. Он нарочно выбрал верхнюю полку и теперь лежал на животе, подсунув подушку под подбородок, смотрел в чернильную мглу за окном, кое-где проколотую далекими желтыми огоньками. Изредка мелькали полустанки – состав проскакивал их, не снижая скорости, и лишь однажды остановился и простоял целых две минуты. А Женька так и лежал, неторопливо прокручивая в голове события двухмесячной давности.
Той сентябрьской ночью, после празднования с одноклассниками, он тоже не смог уснуть. Состоялась беседа со Вторым. Женька требовал объяснений, рассказов, напарник же отнекивался, всячески уходил от вопросов, а под конец прямо заявил:
«Слушай, проще всего будет поступить так. Воспоминания мои, да и все остальное, напрямую связано с подаренной книгой. Описанные там события не слишком близки к истине, но все равно ее стоит прочитать. Появится отправная точка, с которой можно будет начать разговор. Ну а я пока по полочкам все разложу и осмыслю. Шутка сказать – столько всего сразу навалилось! Вспомнить-то я вспомнил, но память моя сейчас – как ящик, в который без разбора навалили, смешав в кучу, несколько рукописей по много сотен страниц каждая. Теперь придется эти странички по одной оттуда выуживать, сортировать, раскладывать в нужном порядке, иначе проку не будет. Договорились?»
