Осколки недоброго века - Плетнёв Александр Владимирович

– Доминирование англичан на Ближнем Востоке приведёт к тому, что в конечном итоге мы всё равно потеряем контроль над нефтяными саудовскими делами. Что помешает британцам затеять маленькую местную войну, совершить переворот и смену власти? А мы лишимся своего пакета и владений. Говоря языком следующего века, нас просто кинут.

– Хм, – чуть усмехнулся монарх, – выход вижу в привлечении к делу, например, французов, создав равновесие сил. Англичане уже поостерегутся на открытый грабёж.

– Но в любом случае потребуется военная защита своих концессий и интересов.

– Устройство военно-морской базы?

– По хорошему счёту – да!

Телефонная трель оказалась неожиданно громкой. Вздрогнув, император раздражённо сорвал трубку. Выслушав, потеплел:

– Господа. Пришла телеграмма из Порт-Артура. Рожественский пришёл! Наконец-то! Фёдор Карлович, будьте любезны сходить в аппаратную и принять доклады от адмирала. Боюсь, что у него накопилось для нас масса сообщений.

Дверь за Авеланом мягко закрылась.

Романов пытливо взглянул на оставшегося гостя, извлёк из бюро бутылку портвейна и две хрустальные рюмки.

Разлил, кивком предложил, видимо из вежливости, так как, не дожидаясь чоканья или здравиц, быстро опрокинул содержимое и тут же наполнил вновь.

– Александр Алфеевич, есть мнение направить вас в Кольский уезд, в строящийся Романов-на-Мурмане.

– Ваше мнение, – подчеркнул Гладков.

– Да, моё.

– Не долго ж вы меня терпели, – усмехнулся, – накануне зимы в северную ссылку?

– Ну, зачем вы так? – уловил неприкрытый сарказм самодержец. – Не стесняясь временем года, а по понятной обременительной необходимости. Вскорости ваше ледокольное судно будет в пределах мореходного доступа. Сможете навестить своих друзей. Вам будет сподручней подготовить их к выходу… м-м-м… в большой мир. Социально адаптировать. Но главное – вы уж поднаторели в организационных вопросах производства. Осознаёте свои полномочия и знаете, как преодолевать волокиту российских чиновников. Рассчитываю, что дело устройства коллег ваших, базы для секретного судна и остального замышленного на северных землях вашими стараниями только ускорится.

– Что ж. Хорошо. Ваша воля, – с видимым равнодушием согласился Алфеич.

– Боялся, что вы откажете.

– А я, что вы не предложите.

– Вот как? – скорей риторически удивился государь.

Гладков чуть увёл взгляд в сторону, чтоб не выдать своих эмоций: «Что тут сказать? Осточертел этот имперский Петербург, как тут часто говорят – хуже горькой редьки. И дел, казалось бы, невпроворот, но нужна мне… пауза, что ли? Отпуск. Как бывает, когда надолго уезжаешь в командировку или при переезде с насиженных мест – неизменно тянет домой. А тут ещё давит, давит, что возврата не будет и это навсегда. И ностальгируешь. И водка не помогает.

А у меня ещё дремучей – смена не только мест, но и… ни много ни мало целого столетия. Вот и рефлексируешь вдруг, подменяя ”Ямал” домом. Но другого напоминания о былом не предвидится.

Правда, дела тут, в Петербурге, без меня захиреют. Особенно… учитывая то, что Николаша упорно следует своей программе умеренности. Как своими домыслами, так и влиянием со стороны – его явно донимает вся дворцовая родственная шушера… Тут каким-то боком и патриарх. Или митрополит, не разбираюсь я в них. И…»

– Не будем беса тешить, – прерывает голос монарха, словно уловив мысли собеседника. Открыв ящик стола, он выложил какие-то гербовые бланки. – По представлению моему вам причислен ранг действительного тайного советника. Вот необходимые верительные бумаги. А после весенней распутицы, как наладится приятная погода и, дай бог, прекратятся брожения в государстве, я изволю посетить Архангельскую губернию, Колу и новый град.

– Ого! Целый действительный тайный советник?

– Ещё по рюмочке? – Лицо монарха, будто разрешившего одну из сложных проблем, расплылось в улыбке.

На улаживание дел и сборы неожиданно потребовалась целая неделя сумятицы. Глядел на чемоданы и коробки, удивляясь: «И когда только (и сам не заметил) успел обзавестись кучей личных вещей, нужных и не очень? А ведь случится, что любая мелочь на северах вполне может понадобиться».

Дом на Ружейной будто совсем приуныл, провожая беспокойного хозяина.

Патрулируемая казаками столица шумела, обсуждала последние новости с Дальнего Востока, что подавались браво, победно, хвалебно… не без распорядительных предписаний со стороны властей, дабы повысить позитивные настроения в обществе. Но народ перешёптывался, роптал, в печать, несмотря на цензуру, просачивались отголоски незатихающих по весям революционных волнений.

Император объявил Высочайший Манифест об «усовершенствовании государственного порядка», и это только добавило беспорядков. По крайней мере Гладков вновь наблюдал на улицах Петербурга нездоровые движения.

Зато в Царском Селе жизнь текла своей чередой.

Александр Алфеевич продолжал всю предотъездную неделю всякий раз возвращаться в пригородную резиденцию, неожиданно проникшись печальным настроением.

«Меня тут что-то держит? Отнюдь! Или уже привык к чему-то? К этому тихому увядающему парку, к делам государственным, и неужели даже к самому государю? Надо же!

Такое впечатление, что, несмотря на вечные споры и хмурые монаршьи брови, Николай будто расставил сети, увлекая в них, точно приручая… от рукопожатного контакта до состояния почти подсознательной потребности в необходимости личного общения.

Это что – входит в дворцовую школу управления подданными? Или это отголоски крепостного права, что неискоренимо сидят в нас? Или некое общечеловеческое подобострастие перед властьимущими и другими всякими знаменитостями? Но и обратная связь тешит самолюбие – чай, и мы не лыком шиты».

Сегодня увидев у парадного знакомую шикарную карету, был тут же окликнут сзади, узнав голос.

– О! Наталья Владимировна. Вы как будто меня ждали?

– В некотором роде.

– Как ваше?

– Прекрасно и… двояко. Одна игрек-хромосома тянет к деяниям великим, другие икс – к вечному женскому, любви и продолжению рода человеческого.

– Даже так? – Невольно опустил глаза, ища округлости обременения.

– О! Нет! Не так скоро! – Заметила взгляд, сверкнула жемчугом улыбки. И всхмурнула немного. – Но хочу спросить, Александр Алфеевич: чего ждать? Революции, экспроприации, а там не за горами нашествия и оккупации? Чего? Нам же здесь детей растить. Да и богата я нынче очень, дуром не потратишь столько. При статусе-то лейб-медика Е.И.В. терять не хочется.

– Не допустим, костьми ляжем «за всех российских баб», – с удовольствием цитируя – после императорских речевых заворотов так и хотелось пошалить.

А дама-егоза даже не поморщила носик, поняв, приняв игру, снисходительно клоня шляпку.

– Не волнуйтесь, Наташенька, всё будет хорошо.

– Что ж, спасибо на добром. Пора мне, – приблизилась, поцеловала в щёку, обдав запахом тонких духов.

– А это ещё зачем?

– На удачу. Нашим привет.

И пошла – тонкой талией, изящной поступью, в полупальто… ну, уж точно не мод нынешних, под вычурным зонтиком и моросью – будто сама осень очей очарованье.

Война

В тот день переменчивый бриз и устойчивый «норд-ост» спорили – кто кого.

Разогнав утренний туман, шальной ветер теребил то туда, то сюда сигнальные флаги на фалах, бросал непредсказуемо дымы от усиленно чадящих котельных машин. А дуры чайки, проносясь мимо в надежде на выброшенную из камбуза рыбью требуху, порой хватая этот чад клювами-глотками, возмущались-кашляли на своём скрипучем птичьем языке.

«Хасидате» успел выскользнуть из залива ещё глубоко затемно, а вот тяжело бредущий фарватером «Чин-иен» напоролся на вдруг невесть как оказавшуюся под бортом мину (сорвалась с минрепа не иначе), от взрыва дёрнувшись всеми потрохами, озарив туманную темноту быстро увядшим всполохом. Тут же замельтешили фонари, вспыхнул, зашарив, судовой прожектор и немедленно угас. Всполошились и на занятом русскими Норд-Сан-шан-тао, пуская осветительные ракеты, паля из пушек.