Курсант: назад в СССР 2 (СИ) - Дамиров Рафаэль

— Согласен, мне убийца Соболевой позарез нужен. Убийство Зины, уверен, что его рук дело. Ты же в курсе, кто у Зины Роговой отец?

— Нет, я этим делом не занимался.

— Гоша Индия.

— Да, ладно! Это тот, у которого делишки замалчиваются? И которого не трогают?

— Он самый… У меня с ним нелады были, но после смерти дочери он немного изменился.

— У тебя? Расскажешь?

— Потом, история длинная. А что ты хотел по Соболевой предложить? Я тебя перебил.

— Надо бы фотки ее размножить. Раздадим по крупным организациям. Если ее “женишок” на Волге раскатывает и выглядит солидно, значит, явно не в мелкой лавчонке трудится. Где-нибудь на крупном предприятии или в солидном учреждении работает. Фотки раздадим вахтерам и попросим, чтобы те людям показывали и спрашивали, не видели ли ее раньше с кем-нибудь из работников? Как тебе такая идея?

— Молодец, — я похлопал Федю по плечу. — А ты, оказывается, не такой тупой и ленивый, как показался мне в первый раз.

— Чой-то тупой сразу? — Федя распрямился, выкатив грудь. — Я, между прочим, юрфак закончил. А ты?

— А я слесарь. Не обижайся, Федя, я же любя. С фотками — это ты дельно придумал. Пересниму и размножу их…. Фотки! Точно! Вспомнил!

— Что вспомнил?

— Ты гений, Федя! Вспомнил, где я Горощенко видел!

— И где же?

— Поехали к горисполкому.

— Зачем, а так сказать нельзя?

— Поехали, говорю!

До горисполкома добрались на трамвае, с пересадкой на автобус. Времена, когда почти у каждого опера был служебный или, тем более, личный автомобиль, еще не наступили. Приходилось довольствоваться общественным транспортом.

От остановки нужно было еще шагать минут десять, чтобы оказаться на площади перед главным зданием города.

— Ну и зачем ты меня сюда притащил? — недовольно пробурчал Федя. — Все уже закрыто, внутрь не попадем.

— А нам и не надо внутрь. Смотри… — я ткнул пальцем в огромную доску почета, растянувшуюся в виде длиннющего мраморного постамента на треть площади слева от здания.

С погрудных черно-белых фотографий, каждая размером с нехилый плакат, на нас смотрели партийные мужи Новоульяновска. На одной из них улыбалась круглая физиономия Горощенко.

— Так ты на доске почета его видел? — фыркнул Федя. — И что? Стоило из-за этого сюда переться? Мамка меня на ужин ждет, а мы круги по городу нарезаем.

— Федя, только я в тебя поверил, а ты хочешь в глазах моих упасть ниже плинтуса. Смотри лучше. Ничего не замечаешь?

— Нет… А что должно быть? Пиджак обычный, галстук в полоску. Все по стандарту.

— Да ты не на Горощенко пялься! Раскинь мозгами, мысли шире.

— Не пойму, что тебе от меня надо? Говори уже.

— Горощенко на второй фотографии, а на первой кто?

— Ну, Зинченко Сергей Сергеевич, и что?

— А то! Его первого отработал наш шубник, потом Горощенко. И на доске почета они рядом и в таком же порядке. Понимаешь? Думаешь, случайность?

— Ну, не знаю…

— Может, и случайность, только не верю я в такие случайности. Наш мошенник работает по партийцам. И схему выбрал простую. Скорее всего, он гастролер. Где взять приезжему сведения о людях власть имущих и, соответственно, обеспеченных? Да вот же! У всех на виду. На доске почета их данные. А адреса он в киоске городской справки мог взять. Делов-то. Заплатил копейки. Подходишь к такому киоску, называешь фамилию, имя, год рождения, а тебе через час выдают адрес. А год рождения как раз на доске почета есть, и даже кратенько биография дана с заслугами перед отечеством.

— Логично, — Погодин задумался. — И это значит…

— И это значит, что с некой долей вероятности следующим будет вот этот товарищ, чье сытое и важное лицо расположено третьим.

— Сотник? Павел Егорович? Член бюро горкома… Думаешь, шубник будет соблюдать порядок, как на доске? Зачем?

— Каждый серийный преступник хочет считать себя гением. Самоутверждается за счет своей безнаказанности. Глумится над жертвами и сыщиками, оставляя фетиши и знаки. У этого в шляпе нет знаков, он не оставляет красные ленточки, игральные карты или прочую херню, но есть некая схема, которую, как он думает, трудно просчитать. По крайней мере, пока…

— И как мы будем его ловить?

— Есть одна мыслишка…

[1] СОГ — следственно-оперативная группа

Глава 12

Сотник Павел Егорович — член бюро горкома, проживал в многоквартирном доме по улице Мира. Каждый вечер мы с Погодиным сидели на лавке возле соседнего подъезда и наблюдали за теми, кто приходит в подъезд Сотника.

Потерпевших Зинченко и Горощенко преступник навещал вечером, когда они были заведомо дома. Логично, если в этот раз мошенник поступит так же.

Три дня ожиданий прошли впустую. Семечек слузгали с десяток кульков. Дворовые бабульки уже стали косо на нас поглядывать, мол, своей шпаны в округе хватает, еще и пришлые прижились на местной лавке. И откуда только взялись два хмыря с хулиганским прищуром в потертых кепках и безразмерных бесформенных брюках (старую одежду не по размеру для маскарада пришлось поискать у знакомых). Да еще шелухой все округу загадили.

Мусорить нам приходилось ради поддержания легенды. Гопники еще не народились, но мы умело изображали их прямых предков — праздно шатающихся хулиганов, промышлявших мелкими кражами и изъятием пирожков и копеек у школьников.

Мы зорко следили за подъездом, высматривая типа в плаще и шляпе. Шляпа у советского человека считалась своеобразным маркером социального положения и мерой его интеллигентности. Работяги шляп не носили, а вот партократы, управленцы, ученые и работники культуры обожали фетровый аксессуар.

К тому же, в этом году вышел знаменитый фильм плаща и шпаги: “Д’Артаньян и три мушкетёра”. Тут наступил звёздный час Боярского и всех шляп в советских универмагах.

В каждом дворе ребятня сражалась “на шпагах”, приспосабливая для этих целей хворостины и стебли задеревенелой конопли, свободно росшей на пустырях и стройках.

Двор, где мы организовали дежурство, как и тысячи подобных “советских организмов”, отличался уютом и сплоченностью. Старшим поколениям из той моей жизни трудно представить, что у большинства людей по всему миру нет и никогда не было Двора. Его социально-культурный феномен сложился в результате советской градостроительной политики, начавшейся еще в двадцатых годах.

Двор был отдельным мирком, в котором хватало места для скверика, детской и спортивной площадок, сушки для белья, беседок и прочих атрибутов коллективной жизни.

Это потом с дворами расправится свободная застройка с засильем домов-башен. Из лексикона их обитателей вообще исчезнет слово “двор”, а вместе с ним исчезнет общность. Люди станут жить рядом годами, не зная даже своих соседей по площадке. Дети будут просто выходить из дома на улицу и оказываться не во Дворе, а на районе.

Местный же двор был большим единым организмом. Здесь царила незыблемая иерархия возрастов и дворовых ценностей. Скамейки у подъездов были привилегией старушек, занимавших верхушку пищевой цепочки. Длинный стол в глубине двора оккупировали пенсионного и предпенсионного возраста мужики. Они мусолили карты, громко шмякали костяшками домино, коллективно просчитывали возможные шахматные ходы. Ребятишки крутились на детской площадке, совсем малышня — копошилась в грибке-песочнице. У каждого был свой угол. Однако все были на виду и все были вместе.

За огромной кирпичной трансформаторной будкой и кособокой голубятней расположился таинственный «задний двор», заросший колючей акацией и уже пожухлой лебедой. Изнанка жизни для пацанят, манящая полузапретной зоной. Мужики там позволяли себе выпить и матюгнуться, часто обсуждая насущную жизнь и жену-стерву, что выгребла всю заначку. В самом дворе на такое поведение было табу.

С приходом темноты, будто вторая смена, во дворе появлялись прыщавые патлатые подростки с пушком на верхней губе. Они занимали место “шахматистов” за большим столом, бренчали на гитарах, болтали, хихикали с девчонками. Здесь зарождались первые влюбленности. Именно когда появлялись подростки, дежурство наше заканчивалось. Дальше сидеть смысла не было.