Княжич Юра III - Михаил Француз
Я пел. Песенка не сложная, ритмичная. Музыку для неё я подбирал на ходу. Она, наверное, была совсем не похожа на оригинальную. Да и не могла быть похожа — набор инструментов-то совершенно другой. Почему-то мне кажется, что в оригинальном наборе гитары-то, как раз, вовсе не было. Я подбирал, как умел. Кстати, наверное, впервые в жизни, подбирал аккорды на слух, по ходу, а не по бумажке. Они лились как-то сами собой, естественно…
Не знаю, как это выглядело со стороны. И никогда уже не узнаю — Лариса Валентиновна не вела записи. И я не вёл. И камер в кабинете не было. Так что, единственный, кто видел этот позор со слезами на глазах и временами перехватываемым спазмом горлом, это она.
Песенка не сложная. Но довольно длинная. И, пока пел, я успел прийти в себя. Успел поостыть. И слёзы высохли. Их, кстати, и было-то не много — они даже по щекам не побежали, не хватило их даже для этого. Всё ж, мужчины на слезу скупы, даже, когда их-таки пробивает…
Так или иначе, а я успокоился. После испытанной и вышедшей наружу сердечной боли, стало как-то… легче на душе. Появилось умиротворение. И чувство благодарности.
Я закончил песню, остановил ладонью струны.
— Спасибо, — искренне сказал я, открыто посмотрев психологине в глаза. — Мне, оказывается, это было нужно.
— Пожалуйста, — улыбнулась она. — Споёшь ещё? Я ведь вижу: руки по инструменту соскучились.
— Почему бы и нет? — улыбнулся я. И спел.
Долго пел. Все те песни, которые уже успел исполнить и «написать» в этом мире. И те, что пел до этого сам, и те, что «писал» для Алины. Я ведь их все хорошо успел заучить — легко воспроизводилось.
Хотя, нет, не все. Высоцкого я больше не пел. Зарёкся. И пока свой зарок соблюдал.
Полтора часа сеанса проскочили как-то совсем незаметно. Вроде бы, только сел, а уже пора уходить. Всё ж, время — очень относительная штука. Я с сожалением опустил гитару и запаковал её обратно в чехол. С ещё большим сожалением отставил чехол с ней от себя в сторону и приготовился подниматься.
— Зачем? — удивилась девушка. — Оставь себе. Я всё равно не умею на ней играть.
— Но… — как-то растерялся я. — Она же такая дорогая…
— Дорогая? — удивлённо вскинула брови она. — Не знаю. Это ж, всего лишь, деньги, — недоуменно пожала плечами она. А я осёкся, задумавшись: а пользуются ли вообще Дворяне деньгами, как таковыми? Знают ли они, не то, что их ценность, а, что они вообще такое? Что-то про «обедневших дворян» я в этом мире вообще не слышал. — Бери-бери, она твоя. Думаю, сколько бы она не стоила, это, всё равно, меньше, чем может стоить эксклюзивный частный концерт звезды всеимперского уровня.
— Так уж, и звезды, — даже слегка смутился я.
— Не забыл? Я ведь не обманывала, когда говорила, что твоя поклонница, — подмигнула мне она. — Ну всё, беги уже в казарму — а то ужин скоро…
* * *
Глава 9
* * *
Мне не хватает времени! Совсем. Критично. И критически. Я совершенно ничего не успеваю по тем своим делам, которые мне действительно важны. Меня всё время все отвлекают!
Отвлекают скучнейшие уроки с инструкторами, которые не приносят, да и не могут принести мне ничего нового или полезного, отвлекает дисциплинарная практика, отвлекает ведение документации, заполнение журналов, наряды и подготовка к ним. Отвлекают муштра и строевая подготовка. Отвлекают посещения психолога, ставшие постоянными. Хорошо ещё, хоть не ежедневными. Отвлекают… дети.
Да-да — дети. А как ещё я могу воспринимать четырнадцатилеток? Особенно, с учётом того, что в мире писателя, у меня тоже идёт учебный год, и я, на своих уроках, работаю с детьми именно такого возраста! Восьмой-девятый класс — дети и есть!
Дети всегда тянутся и липнут к старшим. Это закон, который, в своём проявлении, может быть даже постояннее гравитации. Дети тянутся к старшим. И, кто бы мне не твердил про переходный возраст, бунтарство и ломку авторитетов — херня всё это. Не ломка у них идёт, а отчаянный и мучительный поиск новых.
Я — старше. И по фактическому возрасту, и по психологическому. Я имею авторитет. И в чём-то, даже, этот авторитет выше, чем у командиров с начальниками. А ещё — я ж с этими детьми живу в одной казарме! Сплю на соседней койке!
И закон выполнялся — дети стали ко мне тянуться и липнуть.
Первые дни — не в счёт. Там другой закон работал — закон стаи и борьбы за лидерство. Выяснялся вопрос: «Кто будет Альфой?». Кто кому будет подчиняться.
Я в этом акте вечной борьбы доказал, что меня лучше не трогать. Доказал своё право. Нет, не на то, чтобы быть «Альфой» — для этого не только сила нужна, но определённый социальный склад характера надо иметь, которого у меня точно нет — я слишком самодостаточен для этого. «Альфа» же нуждается в стае не меньше, чем стая в «Альфе». «Альфе» без стаи плохо, мне наоборот — хорошо.
Доказал же я право на то, чтобы не быть «Омегой», не быть угнетаемым. А так же: «Бетой», «Гаммой», «Тетой» или любой другой буквой греческого алфавита. Ну, пожалуй, кроме, разве что «Сигма»… но это слишком размытое и неопределённое новомодное понятие, под которое слишком многих подогнать можно. Для него ещё нет достаточно чёткого определения, так что, отбросим в сторону и не будем пока приплетать.
Я отстоял свой авторитет: показал, что имею и силу, и готовность её применять. Потом показал, что не только физическую и моральную, что, хоть и ценится в любой среде, но высшим мерилом социального положения именно в этой, в Дворянской, не является. Высшим мерилом человеческой ценности и значимости здесь считают Дар.
Дар я, кстати, тоже продемонстрировал. Позже. Уже после выхода из карцера. Во время уборки кубрика. Ну и потом ещё, в конце недели,
