Боксер: назад в СССР (СИ) - Гуров Валерий Александрович
На удивление, ребята все спали, скорее всего, вымотались в первый полноценный день. Ну или, в отличие от отдыхающих в обычном лагере, прекрасно знали, что поспать между спортивными «подвигами» никогда не помешает.
Я сбросил с себя одежду, нырнул под одеяло. Теперь сделаю вид, что все это время проспал вместе с остальными, хотя сна, естественно, ни в одном глазу. Положа руку на сердце, у меня ощущался легкий мандраж перед предстоящими событиями. Тело охотно передавало «привет» и еще не было должным образом настроено. Но, как говорится, что для русского хорошо, то для марсианина смерть. Мандраж являлся важной составной частью психологической подготовки боксера. Сумеешь сделать мандраж, в основе которого стоит страх, своим союзником — и половина дела считай сделана.
Я улегся на кровать, повернулся на бок, но не успел закрыть глаза — с соседней кровати, точно также лежа на боку, на меня смотрел Шмель.
Вот ведь шпион!
— Миха, где тебя хрен носит? — зашептал он.
Не скажу, что я не доверял Шмелю, но пускаться в пространные объяснения (которые обязательно последуют, если хоть упомяну, что ходил в зал) желания не было. Поэтому я озвучил заготовленную на такой случай фразу.
— Ты чего не спишь? Живот скрутило.
Шмель переварил информацию и выпучил глаза.
— Ого, полтора часа?
— Что-то вроде того.
Я дал понять, что не настроен попусту чесать языком. Но Шмель не собирался отступать просто так…
— Ты черную руку видел?
— Кого? — буркнул я раздраженно.
— Видел, значит… — Шмель затаил дыхание и натянул по самые уши одеяло. — Пацаны говорят, что ночью она приходила и забрала мой апельсин.
Ясно. Видимо, кто-то сожрал апельсин и свалил все на мифическую черную руку. Что за черная рука, я хорошо помнил, этот персонаж был одним из самых запоминающихся среди страшилок в пионерских лагерях. Хотя в моем настоящем детстве ее называли «красной». Обычно черная (ну или красная) рука жила под кроватью, и ничего хорошего от нее не стоило ждать.
— Так ты ее видел, Мих?
— Неа, именно с ней как-то увидеться не довелось.
— А кого видел? — не отлипал Шмель.
— Матерящегося ежика.
Я решил пошутить, определенно давая понять, что не верю в сказки. Но, видимо, упустил, что имею дело с четырнадцатилетним пацаном.
— Серьезно⁈ — Шмель чуть с кровати не вскочил, последовало утверждение с выводом: — Я знал, что он существует! А если существует ежик, то, значит, и черная рука тоже есть.
— Железная логика, Дим.
— Блин, а скажешь пацанам вечером?
— Обязательно.
Не знаю, продолжил бы Шмель доставать меня, но оставшиеся до подъема пятнадцать минут прошли. Ну или старшая пионервожатая решила поднять нас чуточку раньше. Из коридора послышались приближающиеся шаги. Тамара и здесь подошла с выдумкой, поэтому, когда она застыла в дверях, я увидел в ее руках настоящий пионерский горн. Он сверкал в ее руках. Старшая пионервожатая поднесла инструмент к губам и хорошенько в него дунула.
— Дети, подьем!
Получилось эффективно. Все, кто спал (а большая часть уже ворочалась, просыпаясь) повскакивали с кроватей и, усевшись на краю матрасов, начали растирать сонные глаза, зевая во весь рот.
— Вот опять нам горн поет! Сладкий чай в столовой ждёт, — пропела Тамара. — После чаепития мы будем писать письма родителям! Нужно сообщить им, как вы тут устроились.
Я тоже поднялся, по новой оделся, и мы змейкой потянулись к выходу. Вообще, приходилось привыкать к здешнему распорядку. С годами спортивный график у меня отошел на второй план, хотя есть и пить я старался по расписанию. Но вот от того, что я не могу в любой момент поставить чайник и выпить растворимого кофе без сахара, я ощущал пока некоторый дискомфорт. Вообще довольно тяжело без некоторых привычных вещей. Тот же кофе я пил чуть ли не литрами. С другой стороны, может, оно и к лучшему, что сейчас мне такие вредные излишества недоступны.
Через пару минут отряды уже стояли у корпуса, продолжая зевать и продирать глаза. Тамара с довольным видом смерила нас взглядом и скомандовала идти в столовую. Кстати, в столовую-то мне и было нужно кровь из носу попасть.
На столах уже стояли стаканы с чаем, заботливо приготовленные нашими дежурными, у которых, похоже, не было тихого часа. Помогал дежурным Сеня, которого, видимо, просто не удалось уложить спать. Скорее всего, толстяк договорился с мамой, что взамен сна поможет в столовой. На меня он демонстративно не смотрел, хотя я махнул ему рукой. Похоже, что до сих пор был в не в восторге от моего предложения объединиться в отряд «сопротивления».
По сравнению с завтраком (обед я, по понятным причинам, не застал) рассадка происходила почти в полной тишине. Все-таки требовалось некоторое время на то, чтобы проснуться. Возвращению в тонус отлично способствовало овсяное печенье, которое полагалось к чаю.
Шмель на этот раз сел за другой столик, оставив меня в гордом одиночестве. Судя по его энергичной жестикуляции и косым взглядам на меня, он решил поделиться своими наблюдениями о Черной Руке и матерящемся ежике.
Я взял граненый стакан с теплым чаем, сделал глоток. Сахара сюда было вбухано столько, что, как говорится, «жопа слипнется». Но на вкус чай оказался очень даже ничего. Печенье было малость подсохшее и хрустело на зубах, но съел я его не без удовольствия. Все-таки вкус в советские времена был совсем другой. Никто не вбухивал в еду химию тоннами. Хотя есть мнение, что вкусовые рецепторы с возрастом немного атрофируются. Потому нам и кажется, что в детстве мороженое слаще было. Не знаю… Но мне в местной столовке все нравилось.
Я заметил, что косился теперь на меня не только Шмель. Я ловил на себе взгляды других ребят. Ничего удивительного, после утреннего инцидента с Маратом я стал главным предметом обсуждения мальчишек. Теперь все дружно гадали — какой будет расплата и когда она последует. Не исключаю, что Лева с пацанами уже успели пустить слух, что выяснение отношений назначено на вечер. И на меня, как на хромую лошадь, никто не ставил. Впрочем, понять их тоже можно.
Перекус надолго не затянулся, Тамара с важным видом сообщила, чем мы займемся дальше:
— Поиграем мы с друзьями и письмо напишем маме.
Я незаметно отбился от своего отряда и, убедившись, что Тамара на меня не смотрит, подошел к Сене, тот ка как раз начал убирать стаканы со столов. Писать письмо маме ему было без надобности — вон она, за линией раздачи мелькает.
— Дело есть, — серьезно сообщил я.
Сеня вздрогнул, обернулся и внимательно посмотрел на меня, будто ожидая подвоха.
— Ниче я не буду есть, — ответил он, видимо, уже попадавшийся на старый прикол.
— Я не про то, — сунув руку в карман, я достал капу, полученную от тренера, и показал толстяку.
— Это че?
— Капа.
— Э… — протянул Сеня, снова не поняв, что за резинку я держу в руке.
Да, от бокса пацан был максимально далек. Пришлось объяснить, для чего капа предназначена.
— А-а, всё-таки боишься, что Лев тебе зубы выбьет? — усмехнулся Сеня. — Че-то мне кажется, что твоя резинка тут не поможет…
Я нахмурился, намекая ему, чтобы не идиотничал, подколов и шепотков мне и так хватает, и тот недовольно добавил:
— Так а от меня чего надо?
— Капу-то нужно сварить.
— Ну и дела. Вот это кулинария.
Он всё ещё смотрел на меня со страхом и недоверием, во взгляде чётко читалось желание, чтобы я поскорее ушёл.
Если поможешь, дам тебе апельсин, идет?
Я прихватил с собой апельсин, без дела лежавший в тумбочке… По меркам пионерлагеря апельсин был настоящим сокровищем. Но поскольку на апельсин в любой момент могла позариться чья-то вполне конкретная «черная рука», я решил использовать актив, пока он не обесценился.
Сеня покосился на апельсин, сглотнул и облизал губы, видимо, предвкушая как это будет вкусно. Но быстро не сдался. Руку к апельсину не потянул.
— Как ее варят? — серьезно спросил он. — Ингредиенты, что ли, нужны?
