Князь Федор. Куликовская сеча (СИ) - Калинин Даниил Сергеевич
— Татары могли и отколоться от разбитой орды — а союзником нам был битый Мамай, ныне не имеющий власти. Так что если надумают поганые, налетят внезапно, дозволенья не спросят… Но воля ваша — мои ратники лошадей сменят, и тогда уже уйдут.
С этими словами Твердила развернулся спиной к холму, после чего проследовал с десяток шагов в сторону порубежников, при этом издали воскликнув:
— Коней меняйте на заводных!
Обернувшись же к литвинам, практически спустившимся с холма, чуть более часто, взволнованно задышавший голова смежил веки — всего на мгновение… После чего решительно и резко выхватил левой рукой лук из саадака, а правой — стрелу с граненым наконечником из колчана! В следующее же мгновение опытный, искушенный в сечах и перестрелках с татарами дружинник по-скифски развернулся в седле — и послал стрелу точно в грудь переговорщика-литвина! Успевшего лишь осадить коня, да открыть рот, желая что-то воскликнуть… Но ударившая в грудь стрела пробила броню противника, оборвав тревожный вскрик на его губах! А густо полетевшие со стороны порубежников срезни тотчас побили оставшихся бездоспешных литвинов, только-только выхвативших собственные луки из саадаков…
Четверка названных головой дружинников немедля бросили коней в галоп, по широкой дуге обходя холм. В то время как десяток Епифана уже ринулся на холм, перехватив копья двумя руками, по-татарски… Панцирные литовцы, впрочем, также не стали ждать — и пришпорив скакунов, спешно поскакали вниз, набирая ход перед тараном! Поняв, что враг в лобовой сшибке опрокинет его ратников, Твердило отчаянно воскликнул:
— Епифан, назад! Копья за спину, луки! Трифон — бейте по копейщикам!!!
Голова успел вовремя упредить воев; подняв копья и развернув лошадей, порубежники ринулись вниз, пусть и потеряв ход. А литовцы — литовцы наверняка бы нагнали их… Если бы десяток срезней тотчас не полетел в их коней! Сильно поранив ноги трех скакунов своими широкими наконечниками с секущей кромкой, стрелы ельчане свалили их буквально на скаку, замедлив ход прочим копейщикам. Так что вои Епифана успели уйти от вражеских пик, сменив собственные копья на луки — и также принялись прицельно бить в литвинов…
Твердила также успел свалить одного из ворогов стрелой с граненым наконечником. В первые мгновения схватки в землю у самых копыт его коня впилось сразу два срезня, но голова вовремя отвел скакуна назад… Теперь же, находясь вне досягаемости вражеских стрел, он зычно воскликнул:
— Вперед, на холм! Все разом!!!
Вражеские копейщики уже перебиты или поранены стрелами русичей — или же поломаны при падение увечных скакунов; на холме осталось лишь семеро лучников, решившихся пешими встретить копийный напуск русичей. Их стрелы полетели довольно густо — литвины бьют на пределах своих сил, посылая «оперенную смерть» в воздух, лишь наложив ее на тетиву!
Но уцелевшие на Куликах ельчане — волки битые. Умело закрываясь калканами от падающих навесом стрел, вои Епифана проскакали три десятков шагов, разделяющих их с ворогом, всего за несколько ударов сердца! В то время как соратники из десятка Трифона самоотверженно перестреливались с литвинами от подножия холма, поранив двоих ворогов срезнями — да мешая им целиться…
Только одного порубежника вражья стрела поразила в горло, мгновенно забрав жизнь русича; еще двоих литовцы «спешили» на скаку, поразив скакунов — и поувечив мужей, поломанных при падении… Остальные же вои ворвались на холм, принявшись яростно колоть копьями и рубить оставшихся ворогов! И потери порубежников при взлете на курган стали единственными за весь короткий бой с дозором…
Так и не успевшим предупредить Ягайло о рязанской рати, приближающейся с полуденной стороны!
…Московский кузнец Прохор жестоко страдал от боли в сломанных ребрах… Хорошо знакомый с сырцовый болотной рудой и способный перековать ее, а после и переплавить в «уклад» (сырцовую сталь), после Прохор мог вытянуть из него проволоку, кольца которой сплетались и заклепывались в кольчугу. Или же посредством узорной сварки кузнец мог выковать гибкий «многослойный» меч с прочной режущей кромкой, хорошо держащей заточку — и в тоже время достаточно вязкий, чтобы погасить удар, а не сломаться… Такое искусство не каждому мастеру по плечу!
Потому на брань с татарами и прочими погаными Прохор вышел в добром кольчужном панцире, в шеломе, с щитом и топором, с запасом сулиц! Мог бы пойти и конным, да не приучен Прохор к конному бою… Вот и рубился кузнец с черкесами в рядах большого полка, пока щит его не размочалился от множества принятых ударов. Сам же ратник наносил ворогам жуткие, рубленные раны секирой — выкованной собственными руками!
Но при очередном замахе, когда уставший воин перехватил топор обеими руками, воздев его над головой, Прохор пропустил встречный рубящий удар вражеского клинка… Правый бок его пронзило острой болью (нападавший оказался левшой) — но кольчуга выдержала горскую сталь, а стеганный поддоспешник частично погасил удар поганого… Но все же недостаточно для того, чтобы спаси ребра кузнеца от тяжелой травмы.
Слава Богу, ранили под конец сечи — так что разгоряченный бранью Прохор обрушил-таки секиру на голову ворога, расколов тому череп! А после дотянул и до бегства поганых… Но затем жуткая боль, когда даже вздохнуть не можешь, догнала кузнеца — и теперь вот трясется последний на мешках со свежескошенным сеном, кривясь всякий раз, когда телега наезжает на кочку.
А кочек на старой Рязанской дороге ох как много…
Отвлекают в пути только неспешные разговоры с товарищами по несчастью — но сейчас Добрыня и Никита, дружинники из Ростова и Ельца, вздремнули после дневной трапезы. Добрыню подковали ударом верткой сабли по голове — свежий шрам наискосок расчертил лицо молодого, крепкого ратника, обезобразив некогда весьма приглядного ликом мужа. Теперь все переживает, как встретит его Лада, молодая жена…
Но Прохор с высоты своего возраста и опыта прожитых лет лишь посмеивался над волнениями Добрыни. Ибо, во-первых, коли по-настоящему любит, примет и увечным, стоящие бабы своих мужиков и безногими, безрукими привечают! Ну а во-вторых, коли и слабы были чувства молодой жены — сколько мужей на поле боя пало? А сколько вернется домой изувеченными, неспособными помочь по хозяйству⁈ Да на каждого уцелевшего ныне придется по две, а то и три молодых бабы, охочих до мужской ласки… А у Добрыни только лицо и изувечено, руки-ноги то на месте, да и не только они — к тому же старший дружинник в свои-то годы! Да кто от такого уйдет⁈
А коли дура совсем и все же уйдет, то с пяток пригожих вдов за его внимание бороться станут…
Никите же «повезло» поменьше — срезень татарский выбил ратнику глаз. И хотя последний, подобно Прохору сражался до конца сечи, позже рана воспалилась, у дружинного поднялся жар. Теперь уж неизвестно, переживет ли дорогу воин — или на очередной стоянке возницам вновь придется наскоро копать очередную братскую могилу, в коей и упокоится Никита под глухую молитву своих невольных спутников…
Как похоронили они ополченца Трифона, бывшего кожевенником из Владимира — и следующего на их же телеге. Его рана, оставленная татарской стрелой и воспалившаяся в пути, успела забрать вчера жизнь немолодого уже, пожившего воя… Единственное утешение — но разве достаточно оно для оставшихся дома близких, семьи⁈
Елецкий дружинник по понятным причинам был не слишком многословен в дороге, больше разговаривали Прохор и Добрыня. Как известно, говорили о бабах — а также о том, что будут делать, возвернувшись домой. Как встретят их родные — и чем встретят, что приготовят поснедать… Кузнец хоть и посмеивался над молодым дружинником, а у самого-то сердце нет-нет, да замирало при мыслях о Дуне и детках, о теплых и нежных объятьях любимой жены… Он ведь уже успел мысленно проститься с ней — когда кривой клинок черкеса врубился в крепкое тело могучего кузнеца!
…Встревоженные крики возниц и раненых разбудили задремавшего было Прохора, когда солнце перевалило далеко за полдень. Спросонья ополченец не сразу разобрал, что с закатной стороны показался многочисленный отряд конных, спешно сближающихся с обозом раненых! Одним из нескольких обозов — неминуемо отставших от войска великого князя из-за многочисленности взятых на Куликовом поле трофеев. Одного железа сколько собрали! И ведь когда его собирали, кузнец мог лишь радоваться — сколько отличного, рабочего сырья ему достанется, сколько платы получит мастеровой от княжьего двора за свои будущие труды!
