Моя Оборона! Лихие 90-е (СИ) - Март Артём
— И сколько же? Два? Три раза? Сколько выиграл? Триста рублей? — Спросил Степаныч.
— Кажется, два, — равнодушно сказал Женя. — Он меня заколебал этими своими ставками тогда. Весь день ходил и рассказывал, какой он молодец. Даже Ленку пытался на свидание позвать. Все рассказывал, что скоро разбогатеет.
— А мож и разбогатею! Не ну а что такого-то?
Обиженный Фима забрал газету, и в этот момент у меня как раз возникла одна интересная мысль.
— Ефим, дай-ка её.
Поникший Фима протянул мне свежий номер, и я развернул его на странице с анонсами. В этом месяце и правда будут разыграны несколько матчей: тринадцатого, семнадцатого и двадцать первого февраля. В двух из трех матчей Россия играла с США, в одном с Сальвадором.
— Коэффициенты будут высокие, — буркнул Фима.
Я хмыкнул, возродил в памяти смутные воспоминания о том времени, когда Ефим увлекся ставками. На протяжении девяносто третьего и половины девяносто четвертого он активно профукивал деньги в кассе кинотеатра Марс — первой и единственной букмекерской кассе Армавира.
Проигрывал Фима почти всегда, хотя и был уверен, что точно вот сейчас, на следующей игре, заработает хорошие деньги. Как всегда, не зарабатывал. Однако в редкие моменты судьба ему улыбалась и тогда о его победе знали все. Буквально все. Ефим надоедал окружающим так, что деваться было некуда.
Одна из таких ставок мне запомнилась довольно ярко: США — Россия двадцать первое февраля. Все потому, что в тот день Фима выиграл и превратил пятьдесят долларов в полторы тысячи. В победном угаре он запил так, что мы с Женей искали его потом где-то в Майкопе.
— Все думали, наши победят! Вот все! — Кричал тогда все еще пьяный Фима. — Первый матч на тебе! Победили — один ноль в пользу наших! Второй, бабах, победили — два один! А третий! Эх! Вот, видит бог, поставил бы на победу — продул! А я на ничью, и вот тебе ничья!
Хорошо, что к концу девяносто четвертого он прекратил все это дело со ставками. Оборона затянула его в водоворот работы, и Фиме стало просто не до этого. А потом и вовсе его интерес к азартным играм окончательно пропал.
— Ничья, — прошептал я, прогоняя воспоминания.
— Чего? — Поднял на меня глаза от газеты Степаныч.
— Да так, ничего. Поставить хочешь? — Спросил я у Ефима.
— Ага. Тут и тут против наших, а на последний матч на ничью.
— А че эт ты против? — Сузил глаза Женя. — Че, не патриот?
— Э! — Обиделся Фима. — Ты че, шибко в футболе шаришь? А я вот шарю. Наши в такой форме, что америкосов им никогда не выиграть, вот увидишь! Но в последнем матче, думаю, будет все ж ничья.
Я хмыкнул. Взял полторы тысячи, что выиграл у Косого. Отсчитал триста долларов и отдал их удивленному этим Жене. Еще триста Степанычу, триста Ефиму. Триста себе.
— Эт че? — Спросил Женя.
— Деньги.
— Я вижу, что не крышки от бутылок. А зачем?
— Возьмите, — сказал я. — Это на жизнь оставим. Десятку забери, Степаныч, в свой сейф.
Я отсчитал с обеих пачек по тысяче долларов, оставил лежать перед собой. Остальную десятку подвинул Степанычу и тот, покосившись на иностранные деньги с какой-то советской неприязнью, все же взял их, сунул в карман.
— А остальное? — Спросил он.
— Тут две шестьсот. — Ответил я, смешивая отсчитанные деньги в стопку.
— И куда их?
Хмыкнув, я передал эти деньги ошалевшему Фиме.
— Поставим. Слишком большая сумма вызовет много лишнего внимания. Попробуем ограничиться этим.
Женя ничего не сказал, а только встал из-за стола и нервно закурил у окна.
— Витя, — Степаныч сузил глаза, внимательно заглянул мне в лицо. — Ты пьяный? Или под наркотой?
— Ни то и не другое, — рассмеялся я. — Просто мне кажется, что в этот раз Фиме повезет.
— Я даже знаю, как поставить! — Возбудился Фима. — Полторы тысячи на первый матч, потом…
— Нет, Ефим, — перебил я его. — Поставишь на один-единственный матч, тот, что пройдет двадцать первого. Всю сумму. Поставишь так, как ты и хотел. На ничью.
— Ну, Вить, твои деньги, профукивай их так, как сам считаешь правильным, — крякнул Степаныч. — Но, когда Фимка все просадит, что б я от тебя ни одного слова жалобы не слышал.
Женя снова громко затянулся, также громко выпустил дым.
— Да не, Вить, давай лучше я сам поставлю. Я знаю как… — Запротестовал Фима.
— Ну лады. Давай деньги обратно.
Я протянул Фиме ладонь.
— Это зачем? — прижал он к груди пачку.
Не ответив, я только посмотрел на него испепеляюще-суровым взглядом.
— Ну… Ну ладно, ладно. Поставлю, как ты просишь.
— Смотри мне. Я тебе доверяю, Ефим. И надеюсь, что ты меня не обманешь.
Фима стал таким серьезным, будто присутствовал на похоронах кого-нибудь из генсеков партии. Кивнув, он спрятал деньги в карман. Я знал, что Ефим не обманет. Пусть и был он глуповатым, бесшабашным и неорганизованным, но за своих стоял горой. Иначе не оказался бы в костяке Обороны.
— А с чего ты решил, что именно эта ставка сыграет? — Спросил Женя, туша бычок в банке.
— Предчувствие, — пожал я плечами.
Женя не возражал, а только растерянно вздохнул и вернулся за стол.
Тогда, наконец, пошел разговор по поводу того, что случилось с нашей сделкой со Злобиным.
— Я решил, что иметь дело со Злобиным опасно, — говорил я. — Он пытается отвязаться от Черемушек, но у него не выйдет, это уже видно. И тогда все наши долги перед ним могут легко стать долгами перед пацанами с Черемушек. Оглянуться не успеем, как мы на таком счетчике, что не выпутаться.
Остальные слушали молча. Женя выглядел безэмоциональным, но внимательным. Степаныч поджал тонкие губы. Ефим слушал с видом школьника, внимающего учителю.
— Когда я поговорил об этом с Шелестовым, — продолжал я, — он вспылил и проболтался, что работает с Черемушками.
Конечно, все было не совсем так, однако, мне нужно было что-то придумать, чтобы объяснить все мужикам более-менее понятно. Не мог же я сказать, что прожил целую жизнь, потеряв всех их в войне за Оборону, а вместе с ними половину здоровья и способность ходить? Тогда Степаныч точно обвинит меня в том, что я поехал крышей.
— Он мне сразу не нравился, этот Шелестов, — сказал Степаныч. — С самого начала не нравился. Слишком уж он хотел всем показаться хорошеньким. У таких часто за душой одна гниль бывает.
— Ну не знаю, — возразил Женя. — Я знаком с Саней давно, и он никогда не показывал себя с говницой. Простой скромный парень, вроде хороший.
— Да это тебе только так показалось. Если он связался с бандюганами, значит, всегда был червивый, просто негде было себя проявить, — выдал неожиданно умную мысль Фима, и все даже наградили его удивленными взглядами.
— Верно, Ефим. Я тоже так думаю, — кивнул я. — А теперь вот проявил. И я думаю, не пресеки мы это в зародыше, ой какими плохими последствиями все обернулось бы.
— Ладно, — вздохнул Степаныч. — Что сделано, то сделано. Деньги у нас, благодаря Вите, есть. Давайте, работайте. Я в эту бумажную херню не полезу. Но если иная помощь будет нужна — всегда на связи.
— Ниче, Степаныч, — я улыбнулся. — Как и всегда, самую скучную часть работы я возьму на себя.
На этом мы и порешили, разошлись по домам.
В понедельник мне предстояло продижурить свою смену в Элладе, простоять там на воротах. Смена начиналась в девять вечера, а до этого почти весь день я был свободен.
Потому привычным делом, решил я вернуться в политех, в свой родной зал. Тогда, а вернее, уже сейчас, я стабильно занимался здесь три раза в неделю.
В эти времена, времена простых людей, сюда мог войти кто угодно. Пускали как студентов института, так и тех, кто просто хотел позаниматься. Меня же, кроме всего прочего, там еще и хорошо знали. Как никак, два последних года обучения именно я был заведующим в спортзале.
На тренировку с железом я приехал к десяти утра. В это время зал был пуст от студентов, но не от остальных желающих позаниматься. Просторный, наполненный старыми грубыми тренажерами, он представлял собой именно одну из тех самых подвальных качалок, из которых в свое время выходили чемпионы по пауэрлифтингу и бодибилдингу.
