Ванька 9 (СИ) - Куковякин Сергей Анатольевич

Объявивший о восстании левых эсеров очень сердито смотрел на меня.

Так, так… Он же, вроде, о желающих что-то говорил? Ну, кто сам проявит желание, тот и будет давить контрреволюцию?

Судя по всему, это просто для красного словца было сказано…

— Вы же ля-куртинец!!! Почему такая несознательность⁈

Откуда он знает, что я ля-куртинец? Наобум пальцем в небо ткнул?

— Это — доктор.

Солдат, жалобы которого я только что зафиксировал в дореволюционном бланке, кивнул на меня пришедшему.

— Докторов это тоже касается.

Мне было указано на дверь. Выходи мол, не задерживайся. Мобилизован ты революцией.

Через четверть часа от госпиталя в сторону арсенала чуть не бегом уже следовал отряд в сто пятьдесят человек. Я находился в его составе.

Почти половина, что за стенами госпиталя сейчас оказались из только что блаженствующих на белых простынках, на соседей своих недоуменно поглядывала. Какой черт куда и зачем их несёт? Кто такие, эти левые эсеры? Чем они от правых отличаются? Ну, убили немца Мирбаха, так туда ему и дорога…

На фронте они уже досыта настрелялись, а тут им опять винтовки в руки суют. Вот уж не было печали…

В полдень я и ещё три десятка ля-куртинцев были влиты в отряд рабочих и направлены охранять Финляндский вокзал. Столов с угощением там уже и следа не было. Хлеб и селёдку никто не раздавал налево и направо.

— Доктор, табачком не богат?

Солдат, которого я последним осматривал, оказался в одном со мной отряде. Сейчас он был трёхлинейкой вооружен. Я, впрочем, тоже. Она у меня в сей момент на плече висела, а сам я закурить собрался, только-только сигарету, ещё из Швейцарии, достал. Солдатик и углядел такое богатство.

— Угощайся…

По примеру стрелка ко мне ещё парочка из нашего отряда подтянулась, но им курево не обломилось. Своё иметь надо. На всю Россию-матушку у меня сигарет не запасено.

На вокзале мы куковали почти три дня. Слава Богу, стрелять не пришлось. Я и не огорчился. Тут же все свои — россияне.

Одно было плохо — с питанием. Его нам не обеспечили и имеющиеся у меня шестьдесят рублей я проел. Хорошо, на вокзале кипяток можно было в неограниченном количестве брать, им мы и грели свои голодные желудки.

Судя по слухам, в Москве стрельбы было больше, чем в Петрограде. У нас Пажеский корпус из пушек расстреляли и на этом дело кончилось.

После подавления мятежа левых эсеров, оружие нам было велено обратно сдать, что мы и сделали. Наши места в госпитале никто не занял и ля-куртинцы, а вместе с ними и бывшие пленные, обратно на белые простынки вернулись.

Неделю я занимался освидетельствованием вернувшихся из Швейцарии в Россию, а затем поздним вечером меня в кабинет Аристарха Аристарховича пригласили. Пригласил-то он сам, а там уже незнакомый мне товарищ в кожанке сидел. Хоть и тепло было, но он по какой-то причине предпочел в ней остаться.

— Присаживайтесь.

Мне было небрежно указано на стул.

— Принято решение отправить доктора Воробьева в составе ля-куртинской делегации в Москву. Про подвиг ля-куртинцев будете на заводах и фабриках рабочим рассказывать. На сборы — ночь. Утром выезжаете.

Сказано всё это было через губу.

Вот, уже второй раз здесь никто моего согласия не спрашивает. Раз — винтовку в руки. Раз — в Москву на заводы и фабрики.

— Почему, меня? — попробовал я уточнить.

Человек в кожанке поморщился.

— Герои-ля-куртинцы… не особо говорить мастера. Поэтому, принято такое решение.

Опять гримаска на лице незнакомца мелькнула. Словно, не совсем он доволен моим присутствием в делегации, но — наверху так решили.

Так, а я — не герой? Ну, понятно…

— Ещё про Африку рабочим расскажете. Как там негров угнетают.

Мля… Всё он про меня знает… Что я и в Африке был.

— Хорошо, — не стал я возражать.

— Это ещё не всё. Будущие выступления надо прямо сейчас в письменном виде оформить. Я проверю и внесу необходимые коррективы.

Товарищ в кожанке указательным пальцем постучал по столу.

В письменном виде? Боится, что я что-то неправильное ляпну? Ну, мля…

Впрочем, я же ему классово чуждый элемент…

Какие-то тут они в новой власти все разные… Впрочем, это нормально. При Николае Александровиче люди, облеченные полномочиями, тоже не все с ангельскими крылышками были…

Тот же консул, козлина. За что он меня в тюрьму спровадил? За внезапно возникшее чувство неприязни? Или геморрой у него от моего вида обострился?

— Садитесь и пишите…

Ну, я тоже повредничать могу…

Писал я свои выступления часов пять, не меньше.

В поезде высплюсь, а ты сейчас, мил человек, со мной всю ночь напролет просидишь.

Глава 36

Глава 36 Москва

Перед отъездом в Москву, мне и другим ля-куртинцам, опять выдали паек. Каждый, как по приезду сюда, получил по два килограмма хлеба, половинку селедки и шестьдесят рублей денег. Ну, хоть какая-то стабильность…

Правда, были и отличия. В прошлый раз мне хвост селедки достался, а сейчас — кусок рыбины с головой. Лучше это, хуже? Хрен знает — я по селедкам не специалист.

Шестьдесят рублей были получены мною одной бумажкой.

Да, ещё всем достались литеры для проезда до Москвы.

Нас переодели в новенькое солдатское обмундирование уже не существующей русской императорской армии, но кожаных курток не выдали. Некоторые, кстати, о таких уже размечтались, говорили, что положены нам кожанки за страдания на фронтах империалистической бойни между народами. Не зря же мы кровь проливали.

— За веру, царя и отечество, — напомнил я одному из таких мечтателей. — У новой власти куртку ещё заслужить надо.

На вокзале в Москве нас встретил статный мужчина в военной форме. Из оружия у него имелись кавказская шашка в богатой серебряной оправе и маузер в деревянной кобуре.

— Здравствуйте, товарищи!

Поприветствовал он нас громко, чуть ли не как выступая на митинге. Кстати, я заметил, что сейчас многие представители новой власти и силовых структур так говорят. Мода, что ли, пошла разговор таким образом вести? Скажем — революционная?

Мы, кто в лес, кто по дрова ответили.

— Ля-куртинцы?

Прозвучало снова как на плацу.

— Ля-куртинцы, ля-куртинцы…

Встречающий нас даже поморщился. Не понравился ему такой ответ. Вернее, форма его звучания.

— Есть тут члены ля-куртинских солдатских комитетов?

Ну, унтер и унтер… Причем, с серьезной выслугой.

— Я.

— Я.

— Я.

Из группы прибывших вышли трое.

— Назовите фамилии, — последовал очередной приказ.

Ля-куртинцы назвались.

Встречающий достал из кармана бумажку, развернул её и уткнулся в написанное там глазами. При чтении он шевелил губами, хмурил брови, даже с ноги на ногу переступил.

— Всё верно.

Бумага была спрятана в место её прежнего пребывания.

Тут лицо встречающего претерпело изменения, как будто он что-то в последний момент, но вспомнил. Причем, важное.

— Так, а кто тут доктор?

Кроме меня в делегации врачей не имелось.

— Я.

По примеру членов солдатских комитетов я сделал шаг вперёд.

— Отойдите в сторонку, — прозвучало это уже совсем по-другому, как будто совершенно иной человек говорил.

— Вы — за мной, — сказано было нам четверым. — Вы же, вот с этим товарищем.

Большая часть делегации проследовала куда-то в здание вокзала, а мы с встречающим разместились в черном шикарном автомобиле, что стоял в паре десятков шагов от места нашего разговора.

— Куда нас? — озаботился один из членов солдатского комитета.

— Не беспокойтесь, товарищи. Куда нужно. Всё будет в порядке…

Ну, в порядке, так в порядке…

Дорогой все молчали, встретивший нас не совсем уверенно вел транспортное средство, а мы вертели головами.

Да, изменилась Москва. Как-то тут не по-праздничному всё теперь. Хоть и столица, но на улицах мусорно, не прибрано, пыльно. Народ — серенький, одет плоховато, лица озабоченные.