Ревизор: возвращение в СССР 2 - Серж Винтеркей
О, как завернул! Ему бы книжки писать. Я незаметно посмотрел на ребят, они сидели, открыв рты, приготовившись внимательно слушать. Не первый раз уже, похоже, Аркадий устраивал им посиделки у костра.
— Можно сколько угодно храбриться, — продолжал Аркадий, — но, когда смерть подбирается слишком близко, все одинаково испытывают страх. Когда у меня возле уха впервые просвистела пуля, я даже штаны замочил, так страшно стало. Это животный, инстинктивный страх. И сила человеческого духа как раз тем и определяется, кто кого победит: страх животного или разум человека.
Аркадий Наумович замолчал. Достал из кармана смятую пачку сигарет, привычным движением расправил и выбил из нее одну папиросу на ладонь. Зажег от костра, закурил. Обратил внимание, что пальцы у него подрагивали. Первый раз увидел его с сигаретой. Видимо понимает, что сердце — это серьезно, и старается воздерживаться, но вспоминать о таком без сигареты не может.
— А что самое страшное было? — спросил Олег.
— Много было страшного, — медленно проговорил Аркадий. — Вот, было, дружили мы с пареньком одним из Куйбышева. Сколько дорог вместе прошли, сколько окопов вырыли. А как-то утром в окопе просыпаюсь, он сидит, на меня смотрит. «Ты что?» — спрашиваю его. Он молчит, глаз не отводит. Я ещё что-то спросил, молчит, смотрит. Вот тут мне жутко стало. Чую, не то что-то, а подойти, посмотреть боюсь. Собрался с духом, подошёл, за щёку потрогал, а он уже холодный. Каску с него снял, а у него дырка во лбу, снайпер снял. Он оседать в окопе начал, каска на лоб надвинулась, рану закрыла, кровь по каске вниз стекла, её и не видно было. Вот я и не понял сразу.
— Снайпера работали, значит, по позициям? — задумчиво проговорил я.
— Конечно, и их, и наши, — подтвердил Аркадий.
— Так это ж можно было друг друга по одному перестрелять, — предположил я, — когда по нужде из окопов вылазили.
— Ты что. Это святое, — ни они по нам в этот момент не стреляли, ни мы по ним.
— Правда, что ли? — удивился я. — Это что ж за война такая?
— Вот такая война. Все живые люди. Это в начале войны фрицы шли на нас действующей армией. Подразделения СС на линии фронта обязательно были. Эти звери, конечно, идейные. Говорят, что велели своим снайперам стрелять в любом случае. Но кто мешал тем промахиваться, выполняя приказ? А чем дальше к сорок пятому, тем больше все устаканивалось. Все у фрицев поняли, к чему дело идет. Да и кто только на фронте с той стороны не оказывался, когда всех подряд гнать на фронт стали! Я лично как-то паренька в плен взял, пекарь, призвали, не спросили. А он и автомат-то толком держать не умел. Всю жизнь булки пёк. И он пекарь, и отец его, и дед. Что же я его убивать буду?
— Но они же нас убивали, — возразила ему Ветка, заваривая чай.
— Убивали, — согласился Аркадий. — Но могло и повезти. Меня контузило как-то здорово. Бой днём был. А очнулся я уже почти стемнело. Слышу речь немецкую, песни, на гармошке губной кто-то играет. Наши отошли, позицию немцы заняли, отдыхают, смеются. А я трупами в каком-то овражке завален и немецкими, и нашими. Видно, немцы позицию заняли, всех убитых в овраг сложили и меня туда же: за труп приняли. Ну, вылез я из-под трупов, думаю, что делать? По канонаде определил, в какой стороне фронт. Думаю, надо своих догонять. Снял с убитого немца китель, каску. Оделся. И пошёл к линии фронта.
— Как пошёл? — не поверил Славка.
— Так и пошёл.
— Ползком?
— Зачем? В открытую. Я ж в немецкой форме, в темноте там не разобрать особо, кто есть кто.
— А спросили бы что-то на немецком? — не унимался Славка.
— Ну, так они и спросили. Я пьяным прикинулся, что-то пробубнил непонятное, руками что-то пьяное изобразил. Часовой на меня посмотрел, посмотрел, рукой махнул и пропустил. Я и ушёл из их лагеря.
— А он понял, что вы не немец?
— Не знаю. Может, понял, может, нет.
— С ума сойти, — удивился я. — Так просто: взял и ушёл.
— Просто… — усмехнулся Аркадий. — Не просто. Сначала, как очнулся, песни немецкие услышал, так дышать перестал от страха. Потом только очухался, взял себя в руки немного.
— Догнали своих?
— К утру догнал.
— Допрашивали, где были? К кому завербовались?
— Потом допрашивали, — ответил Аркадий, удивлённо взглянув на меня.
— И что?
— Как есть всё рассказал.
— И всё?
— И всё.
— Повезло, — подвёл итог я.
Пока Аркадий Наумович рассказывал, девчонки намутили в большом кане макароны с тушёнкой. Запах стоял невероятный. Сразу так есть захотелось. Я пошёл в палатку за своим КЛМН. Следом за мной в палатку пришли друг за другом Полянский, Фома, Славка и Лёха.
Тимур достал из своего спальника початую бутылку бормотухи, заткнутую чопиком из пробки от шампанского. Не сговариваясь, парни молча подставили ему кружки. Я мысленно рассмеялся, только наши мужчины молча понимают друг друга, и это с детства. Но я все же не решился сводить близкое знакомство с бормотухой. Мне и так было очень комфортно.
Тимур разлил остатки по кружкам.
— Ну, чтобы все, — сказал Тимур тост, парни залпом выпили по четверти кружки и пошли ужинать.
Нам половником наложили макароны по-флотски с тушенкой и бульончиком.
— Девчонки, как вкусно! — промычал я и попросил налить мне чаю в кружку и поставил её на снег, чтобы чай остывал, не люблю горячее.
Макароны зашли на ура. Мы расслабились и подобрели.
Славка последовал моему примеру и тоже начал нахваливать ужин.
Полянский громко хмыкнул и сказал, что самое вкусное здесь это шоколадная колбаса. Все поняли, что этот комплимент предназначался персонально Ветке. И уставшая и подмёрзшая Юлька сразу обиделась, понятно на кого, что её пирожки не похвалили. Короче, началось. Девчонки напряженно смотрели друг на друга, Светка что-то тихонько бубнила Диане, та мрачно поглядывала в сторону Ветки. Все уставшие, день был суматошный, так и до конфликта недалеко.
Я решил немного разрядить обстановку, взял у Юльки кружку, налил ей чаю и церемонно подал, сказав очередной комплимент по поводу готовки. Славка подхватил игру и проделал такой же финт с Эммой. Следом потянулись Полянский и Олег с Лехой, тоже наливая и предлагая чай остальным девушкам. Девчонки начали хихикать и смущаться, начавшиеся было распри были благополучно забыты, и мы продолжили сидеть у костра, слушая потрескивание сучьев и звуки зимнего леса.
Вожатая предложила попеть песни.
