Движение к цели - Дмитрий Ромов
Все становятся серьёзными и только у непривлекательной Кати в глазах за очками пляшут озорные огоньки.
— Так, боевые подруги, Егора я у вас заберу. Будем считать, что новыми идеями он вас уже оплодотворил. Давайте сами додумывайте, как лучше поздравить мужчин, а то он вам и не такое ещё предложит, я чувствую.
Я встаю и, попрощавшись с членами комиссии, выхожу вслед за Ириной.
— А ты, я вижу, не из робких, да? — спрашивает она и пристально смотрит в глаза.
— Стараюсь, Ирина, — отвечаю я.
— Викторовна.
— Да, Викторовна, — я согласно киваю.
— Увидим, — говорит она, — насколько это соответствует действительности на празднике.
— Запугиваете.
— Пойдём, расскажешь Артёму, как ваша школа готовится к собранию.
После беседы с Артёмом, ответив на все его скучные и нудные вопросы, я выхожу из горкома и планирую отправиться в бар. Удивительная у меня широта интересов. Думаю, Новицкая была бы удивлена, узнай сколько всего разного приходится мне делать. И учёбы в этом списке практически нет.
Прежде чем идти в место греха, я захожу домой, чтобы переодеться. Отец оказывается уже вернулся с работы.
— Ну что, — интересуется он, — ходил к Скачкову?
— Да, ходил, — качаю я головой. — Ну он тот ещё перец, скажу тебе.
Отец смеётся.
— Ага, перец, точно. Отлаял небось?
— Ну, попытался, — усмехаюсь я.
— Попытался. Ты, брат, мне-то не заливай. Я его неплохо знаю. Он пока в грязь тебя не вмажет, пальцем не пошевелит.
— Ну, это я понял.
— Так что он сказал-то?
— Сказал, что через тебя ответ передаст. Подумает, можно ли меня всё-таки как-то в училище протащить, посоветуется с руководством и потом тебе сообщит.
— Серьёзно? — удивляется отец. — Что прям так и сказал? Или разыгрываешь? Просто на него это не похоже.
— Ну, я его впечатлил. Так что он хочет меня тренировать.
— А ты, я смотрю, от скромности не помрёшь, — усмехается отец.
Я немного вожусь с Раджой, а потом переодеваюсь и иду в бар. На выходе из подъезда сталкиваюсь с Рыбкиной.
— Ты куда? — спрашивает она. — У нас же занятие по расписанию.
— Наташ, давай перенесём. Я, всё равно, домашку не сделал. Раджу вчера весь вечер ловил по городу. Сама знаешь.
Пришлось возвести на него поклёп и сказать, что он убежал, увлёкшись собачьей барышней. Не мог же я сказать что я его у бандитов отбивал. Про руку тоже пришлось наврать с три короба.
— Лентяй и прогульщик, — прищуривается она. — А куда это ты намылился?
— У меня поручение от горкома ВЛКСМ, — импровизирую я. — Нужно ветерана посетить.
— Врун, — не принимает она эту версию. — Я тогда с тобой пойду.
— Нельзя, туда только членам бюро можно, он секретной информацией делиться будет, — смеюсь я. — Пиво только членам профсоюза.
— К Бондаренке небось побежал? — для проформы спрашивает она, зная, что это не так.
Надеюсь, что зная…
— Наташ, слушай, ну правда. Мне с пацанами нужно поговорить. Я недолго. Как вернусь, сразу тебе позвоню, ладно? Через часик. Самое позднее, через пару.
— Эх ты, математик, — расстроенно вздыхает она.
— Натусь, ну не переживай. Жили же люди без алгебры тысячи лет.
— Знаешь что! — вскидывается она.
— Ладно, я поскакал. Я этот прогул отработаю. На «Синьора Робинзона» тебя свожу и на «Укрощение строптивого», когда его показывать будут.
— Так легко не отделаешься, — отвечает она, чуть смягчаясь, и я убегаю.
Пока бегу, думаю, что надо бы ей что-нибудь хорошее на восьмое марта подарить. Что только? И маме. И Таньке, давно её не видел уже. И Любе, и Зине, и Ире, и даже Лидке. Не дофига ли баб вокруг меня?
В баре нынче народу немного. Наверное, ещё рано, попозже придут. Альберт с равнодушным видом мне кивает и углубляется в свои записи. Рядом с ним на стойке я вижу самодельную грифельную доску. Молодцы, делают, что умные люди советуют. Я заглядываю за ширму. Букмекеры на месте.
— Здорово, ребята, — приветствую я их, усаживаясь за стол. — Ну, как вы тут?
Они не отвечают.
— Смотрите, что я вам принёс.
Я вынимаю из кармана десять красненьких десяток и кладу перед ними.
— Доставайте свою амбарную книгу и пишите. Принято от Егора Брагина сто рублей на товарищеский матч сборных СССР и США, Нью-Йорк, девятое февраля тысяча девятьсот восьмидесятого года. Ставка на счёт. Десять три в пользу СССР. Давайте расписку. Ещё ставки есть на игру?
— Мы пока не принимали, — отвечает обалдевший Каха. — Ты точно шизу не поймал такие бабки ставить?
— Это я делаю для раскрутки вашего бизнеса. Чтобы люди видели, что банк непустой и несли свои денежки. Понимаете?
— Но если проиграешь, деньги не возвращаются, — уточняет Рыжий.
— Естественно. Я нахожусь в трезвом уме и при памяти. Не забудьте пул на доске указать, чтобы сумма выигрыша людей манила и им хотелось наложить на неё руки.
— Точно стольник? — уточняет Каха. — Обратно дороги нет.
— Чё ты его отговариваешь? — говорит Рыжий. — Пиши расписку и привет.
— А ты алчный, — с усмешкой заявляю ему я. — А алчность до добра не доводит. Это я так, на всякий случай уточняю.
Через пару минут я получаю бумажку с подтверждением.
— Вот и хорошо, вот и ладненько. Всё, я пошёл.
— А чего с рукой-то? — интересуется Каховский.
— Бандитская пуля, — отвечаю я. — Да, кстати, Рыжий, подробности сообщить не могу, но лучше не говори Киргизу, что это ты дал мне его адрес.
— Почему? — настораживается он.
— Ни к чему. Тебе же лучше. Правда, не советую.
Сказав это, я встаю и двигаю на выход. Но, начав спускаться с крылечка, останавливаюсь, потому что замечаю, как напротив, сразу за остановкой паркуются знакомы белые «Жигули». Открывается водительская дверь и из неё выходит незнакомый чернявый парень. Он обходит машину и открывает пассажирскую дверь. Наклоняется и помогает пассажиру выбраться.
Пассажир ступает на одну ногу, обхватывая шею чернявого водителя. Как раненый боец. Вторая нога у него забинтована. Он поднимает голову и мы встречаемся взглядами. Это Киргиз.
9. Верным курсом идёте, товарищи!
Надо отметить, самообладание у Киргиза отменное и если бы не лёгкий отблеск жёлтого пламени, которое я уже видел в его глазах, я бы и не заметил его внутренней ярости. Пламя гиены, почти геенна огненная. Лёгкий и мимолётный отблеск. Только теперь я понимаю, насколько опасного нажил врага.
Он не останавливается на мне взглядом, просто скользит как по пустому месту, но я представляю, какие бури сейчас бушуют в его груди. Думаю, меньше всего на свете, он хотел бы, чтобы я видел его в этом беспомощном
