Мир совкового периода. Четвертая масть (СИ) - Черемис Игорь
Тут я осёкся, потому что заметил, что Александр Васильевич слушает меня очень внимательно и серьезно – без малейшей улыбки на лице. И молчит.
– Что? – чуть раздраженно спросил я. – Я что-то не так говорю?
– Да нет, всё так, – ответил он. – Только я такое уже слышал… от пары людей. Один из них был уверен, что советская власть не смогла нормально освоить Сибирь, а вот если бы не было Октябрьской революции, то Российская империя уже построила бы там город-сад. А другой считал, что России мешают другие республики, которые только тянут ресурсы, а ничего взамен не дают.
– Это люди ещё на свободе? – поинтересовался я.
– За разговоры в курилках не сажают, – пожал плечами Александр Васильевич. – Так что да – на свободе, работают… неплохие специалисты в своем деле.
– Это смотря за какие разговоры, – жестко сказал я. – За такие и посадить могут… и, честно говоря, правильно сделают.
– Почему? – неподдельно удивился Александр Васильевич.
– Специалисты они, может, и неплохие, но кругозор у них очень узкий, – объяснил я. – А это очень взрывоопасное сочетание. Начнут придумывать разные теории... плоская Земля, разоблачение вранья официальной истории. Найдут единомышленников, начнут обсуждать всякое – глядишь, через какое-то время засомневаются в шестой статье конституции, а потом и в целом – в устройстве советского общества. В общем, такие потенциальные враги советской власти, даже если прямо сейчас они ничего страшного не говорят и не делают. А ваш первый знакомый – типичный латентный монархист, который почему-то уверен, что уж он-то был бы в том проценте населения империи, которому положены особые права в силу происхождения. Хотя, на мой взгляд, вероятность попасть в крестьянское или мещанское сословие у него много выше, этих всё-таки там было девяносто пять, кажется, процентов.
Я не помнил, когда в сознание внедрили мемы про «хруст французской булки» и «Россию, которую мы потеряли», а потому не стал их упоминать, чтобы монархизм не стал массовым раньше времени. Адепты, судя по рассказу отца Аллы, у этого учения уже были.
Но вообще я оказался в знакомой стихии – словно на каком-то из форумов будущего обсуждал возможное обустройство России.
– И что, ты хочешь, чтобы я написал на них донос куда следует? – Александр Васильевич посмотрел на меня очень мрачно.
– Ну, у меня никаких желаний на их счёт быть не может. И почему сразу донос? – удивился я. – Слово нехорошее, скомпрометированное. Но на месте компетентных органов я бы заинтересовался, откуда у того вашего коллеги такие мысли. Вряд ли он сам это придумал.
– Он умный человек, – отрезал Александр Васильевич.
– Не особо, если озвучивает свои домыслы, – я пожал плечами. – Пусть и в курилке. Но я уже сказал – судя по вашей передаче его слов, кругозор там серьезно ограничен, знаний вне основной области деятельности маловато, вот и западают ему в голову всякие странные теории. Сами теории, кстати, не особенно и интересные. Российскую империю ликвидировали не большевики – до них буржуазные партии постарались, они же и царя отречение подписать заставили. А буржуазная Россия вряд ли сумела бы нормально завершить Первую мировую, да и потом бы не устояла перед фашистами. Так что там до освоения Сибири просто дело бы не дошло. А второй ваш знакомый вообще дурак – так легко разбрасываться территориями, которые когда-то очень тяжело завоевывали и осваивали наши предки. Милославского на него нет…
– Какого Милославского? – недоуменно переспросил Александр Васильевич.
– Жоржа, – улыбнулся я. – Не помните разве – сукин сын, самозванец, казенные земли разбазариваешь? «Иван Васильевич меняет профессию».
– А-а-а… – протянул он и рассмеялся. – Да, пожалуй, казенные земли разбазаривать нехорошо. Скажу ему.
Скажи, конечно. Только вряд ли он осознает свою ошибку. Эти люди совершенно не знают страну, в которой живут – как не знал её и отставленный со всех постов товарищ Горбачев.
– А почему у вас в семье не было машины? – спросил я.
Настала пора сменить скользкую тему, тем более что была моя очередь допрашивать будущего родственника.
***
Александр Васильевич посмотрел на меня, отодвинул пустую кружку и принялся за следующую.
– Мы с Лидой… когда ещё женихались, думали о машине и поездках на юг дикарями, – как-то через силу сказал он. – Тогда фильм как раз вышел, но мы с ней ещё до него посмотрели пьесу в Ермоловой, нам очень понравилось. В кино, конечно, всё было ярче и красивее, так что наше желание только укрепилось. [2]
– И что помешало? – спросил я.
Мне действительно было любопытно, почему мечта о собственной машине в этой семье не была реализована – вроде всё говорило о том, что у них были средства обеспечить желаемое.
– Жизнь, – он пожал плечами. – Поженились с Лидой, потом Алла родилась, жили вместе с родителями и сестрой, но хотели свой угол заиметь, встали на очередь… Не до машины было, копили на первый взнос, работали как проклятые… родители помогали, конечно, но они оба уже на пенсии были, много помочь не могли. А потом всё… пошло в задницу, – в сердцах рубанул он. – Отец умер, а потом и Лидочка… на её лечение всё накопленное и ушло. И всё, ни квартиры, ни машины, ни её. Вот так, Егор.
Я сочувственно покивал – хотя история была совершенно обыденной, но именно это и вызывало какой-то экзистенциальный ужас. Двадцать лет жизни в трех предложениях, от романтики первых свиданий до похорон любимой женщины и фактически разрушенной семьи со всеми мечтами и желаниями. Сколько ему было, когда жена умерла? Меньше сорока, начать всё по второму разу в таком возрасте не каждый сподобиться – кто-то мог бы и за алкоголь схватиться. Он ещё крепкий оказался, хотя удар, конечно, был жестоким.
– Вы поэтому сбежали на БАМ? – я сам не ожидал, что задам этот вопрос.
– Почему сбежал? – удивился он.
– У меня сложилось такое впечатление, – пояснил я. – Словно вы хотели оказаться как можно дальше от места, которое вызывает неприятные воспоминания.
– А, это… – Александр Васильевич задумался. – Нет, пожалуй, нет. Так совпало. Лида умерла, а меня сделали ведущим по моей теме и поручили этот участок курировать. Я как дела принял, понял, что из Москвы многого не видно, вот и пришлось почти переселиться туда. А сейчас, пожалуй… я уже и не знаю, кто я больше – москвич или сибиряк. Тамошние меня за своего считают, друзей много, знакомых. А здесь, в институте, как появляюсь – так с коллегами только и обсуждаем, кто уже ушел, а кто только готовится это сделать.
– Текучка большая? – уточнил я.
Я смутно помнил, что в СССР многие люди работали на одном месте чуть ли не десятилетиями – и можно было, например, уйти откуда-нибудь годах в шестидесятых, а в восьмидесятых вернуться обратно и застать тех же и там же. Мобильность советского населения была минимальна – и вертикальная в смысле карьеры, и горизонтальная в смысле открытия новых регионов. В принципе, мои кураторы из властных структур были хорошим примером того самого застоя. Товарищ Смиртюков сидел на своей должности уже два десятилетия и уходить явно не собирался, а Валентин вообще уперся в потолок и смог получить следующее звание только после знакомства со мной.
