Ротмистр Гордеев - Дмитрий Николаевич Дашко
В этот раз фронт переходили на другом участке. Имитировали ночную артиллерийскую атаку на соседнем участке. Батарея открыла беглый огонь, который поддержали солдатики ружейной трескотнёй.
Японцы забегали, всполошились, сочли за ночную атаку, бросили к месту предполагаемого прорыва силы с соседних участков, а мы под шумок и проскользнули на ту сторону. Полтора десятка «лохматых кочек».
Рассвет застал нас в рощице на макушке одной из сопок километрах в пяти от линии фронта. Караул караулит, остальные отсыпаются впрок, мы втроём с Тимофеем Лукашиным и Савеличем наблюдаем за перекрёстком и пытаемся анализировать особенности траффика в японской прифронтовой полосе.
Помогает мой офицерский бинокль, блестящие окуляры которого, дабы не выдали нас врагу, я прикрыл снаружи куском измазанного в зелёном травяном соке бинта.
Время от времени к линии фронта маршируют японские подразделения. Делаю пометки примерной численности и вооружения. Но больше интересуют отдельно едущие армейские повозки и их груз. Самое интересное - движущееся к линии фронта - прикрыто мешковиной или брезентом. Но не беда – удалось выявить, куда эти повозки возвращаются уже порожними – небольшое селение у подножия соседней сопки. Судя по всему, там и есть наша цель – склад боеприпасов.
Командую передислокацию. Крадёмся лесом, насколько это возможно. Увы, искомая цель – по другую сторону от дороги, да ещё и поля вдоль неё прекрасно просматриваются. А по дороге – довольно активное прифронтовое движение. И местное крестьянство передвигается по своим делам, и подданные микадо перемещаются, согласно планам и приказам своего командования.
Судя по движухе, японцы усиливают свой правый фланг. Интересно, наше начальство в курсе? Ведь не одним мы ходим в разведку на целый фронт.
Темнеет. Дорога и её окрестности вымирают. Правильно, хорошие мальчики ночью должны спать, а темнота, она, как известно друг… не будем уточнять, чем именно.
До склада с боеприпасами уже совсем ничего. Край леса, за ним свежая вырубка, по которой перемещаются часовые. Смена стандартная – каждые два часа: успели убедиться.
По краям четырёх угольной вырубки керосиновые фонари на столбах. Нам это на руку. Мы-то в темноте, а часовые – на виду.
Ждём полночи. Один из недоарбалетов у меня, второй поручаю Акиньшину – глазомер у парнишки оказался приличным, так что, может и выращу бабу-ягу, вернее, снайпера, в собственном коллективе.
Смена караула. Свежие часовые заступают на посты, выжидаем, пока разводящий с караулом скроются из пределов видимости и слышимости и… начинаем.
Лохматые кочки замерли на заранее оговоренных позициях. Часовые синхронно подходят к угловым столбам с фонарями.
Чуть слышно тренькают тетивы наших с Акиньшиным арбалетов. Оба часовых кулями валятся на землю. Братья Лукашины исполняют контроль.
Акиньшин молодец, а моего Тимофею пришлось дорезать. Хоть мой болт и прилетел часовому в шею, но попал не в сонную артерию, а в дыхательное горло. И тот ещё хрипел и булькал, когда Лукашин подполз к нему для проверки.
Оставляю секрет на тропе, по которой приходит смена караула. Самое время заняться складом: замок долой, ибо в это время против лома, вернее, фомки, ещё нет приёма. Дужка, поддавшись напору, хрустит и ломается. Двое остаются у входа сечь за окружающей действительностью, а мы входим внутрь.
Всё ожидаемо – штабеля ящиков: патроны, снаряды…
И сразу становится не по себе. Странные мелодичные звуки из глубины склада. Непривычная, но завораживающая музыка. В проходе появляется девушка, почти подросток, в кимоно с каким-то струнным инструментом в руках (чёрт его разберёт местный оркестровый инструментал: не то банджо, не то балалайка-переросток)[1].
И все мы на несколько мгновений замираем – это не то, что ожидаешь увидеть и услышать на армейском складе боеприпасов. Колет и жжёт грудь – амулет не просто предупреждает, кричит об опасности.
Вскрикивает испуганно Акиньшин – его тело обхватывают выскочившие из-за спины девушки блестящие, словно шёлковые, нити. Акиньшина дёрнуло к девушке, словно в объятия. И наваждение пропало – от прежней соблазнительной особы остался только торс и человечья голова, остальное показало себя в истинном виде - многосутавные тонкие лапы, паучье тело. Прелестное личико словно треснуло по швам, раскрылось, как уродливый цветок, и острые ядовитые жвалы вонзились в грудь Акиньшина. Солдатик тонко и утробно заверещал от боли. Затрещали выстрелы. Я тоже выхватил револьвер и всадил в чудовище-оборотня весь барабан.
А крепкий у этого демона панцирь. Не всякая пуля его берёт. Только серебряные. И, похоже, не очень они на чудовище действуют.
Тело Акиньшина отлетает в сторону, демонический паук разворачивается к нам, его ядовитые жвалы угрожающе шевелятся, зеленоваты яд капает с них, полы кимоно на человеческой части чудовища распахиваются в стороны… А грудки у монстра очень ничего – небольшие, аккуратные с острыми тёмными сосками…
Мысленно ругаюсь про себя: вот что значит давно быть без бабы, на паучих заглядываюсь!
- Берегись! – это старший Лукашин.
Чудовище выпускает в нас свои паучьи нити. Падаю на пол и откатываюсь в сторону – паутина пролетает мимо меня. Зато прилетает Кузьме и ещё паре бойцов.
Паучиха демон тянет к себе попавшихся жертв[2].
Не многовато ли нам светит потерь? Отбрасываю бесполезный наган в сторону – он будет только мешать, выхватываю трофейный вакидзаси и бросаюсь с перекатом навстречу монстру, сокращая расстояние до дистанции рукопашного боя.
Острая заговоренная сталь отсекает одну из восьми паучьих ног. Брызжет во все стороны вонючая жёлтая к не то кровь, не то слизь.
Демоница верещит от боли, пытается удержаться на оставшихся семи ногах и переключить своё внимание на меня. Её жвалы щёлкают в опасной близости от моего лица. Младший Лукашин раскручивает и кидает своё боло. Верёвки опутывают три ноги демоницы, она не может удержать равновесия и заваливается на пол. Добиваем её холодным оружием. Мерзкое зрелище, и вонь, как на скотобойне. Не могу удержаться, выворачиваю прямо на пол содержимое желудка. Да и не я один. Тошнотворное зрелище.
Плоть несчастного Акиньшина там, где на него попал яд демона-паучихи, словно тает, оплывая в неаппетитное жидкое месиво. Еле успеваю перехватить Бубнова, решившего вытащить тело бойца на улицу.
- Стоять! Руками не трогать и не прикасаться. Неизвестно, что это за яд такой.
Савельич чешет в затылке.
- Не по обычаю это, вашбродь, боевого товарища похоронить треба. Честь по чести.
- Здесь будет его могила. В огне.
Чувствую, Савельич, внутренне не согласен, но приказ есть приказ.
Торопливо минируем склад. Смотрю на часы. До смены караула – всего четверть часа. Надо срочно
