Герман Романов - Царский блицкриг. Боже, «попаданца» храни!
— Амба!
Грейг усмехнулся — с последним «англичанином» было покончено. Но победа над британцами досталась дорогой ценою. Пороховой погреб пуст — фрегат был добит последним залпом с пистолетной дистанции, с которой промахнуться невозможно. Больше воевать было нечем — таран свернут, будто клюв попугая, да и экипаж еле держится на ногах.
Грейг взял листок бумаги и написал карандашом: «Идти в бухту чиниться, команде отдыхать. Мы свое дело сделали, надо и другим оставить потрудиться». И закрыл глаза — даже его молодое тело очень устало за эти долгие, очень долгие двадцать часов, пролетевших каким-то коротким кошмарным, но сладостным при этом сном…
Ново-Архангельск
— Подожди немного, Мария Алексеевна, — сказал молодой поручик, с еле выбивающимися пшеничными усиками, в темно-зеленом ладном мундире американских стрелков, — мой батюшка обязательно даст нам благословение. Нужно только подождать немного…
— Сколько же еще нам ждать, моя любовь? — с тоскою произнесла миловидная девушка лет семнадцати, смуглая, с выразительными глазами.
— Он уже получил мое письмо, не мог не получить. И брат Александр в Иркутске давно извещен…
— Что же его величество не отписал тебе, Коленька? Брезгует? У меня ведь только отцовский титул, а ты царевич! Неужели думаешь, что они пойдут на мезальянс? Не верится мне…
— Маша, — офицер шагнул вперед и крепко взял девушку за руку. — Мне не будет престола, да и не нужен он. Ты — мое счастье, ты и только ты. Я тобою дышу, тобою живу, моя любовь!
— Горячи твои слова, — девушка говорила с такой печальной улыбкой на губах, что царевича передернуло. Кровь бросилась ему в лицо.
— Я никогда не откажусь от тебя, радость моя. Никогда в жизни! Верь мне. Я пойду против воли отца, брата, но женюсь на тебе. Пусть я перестану быть великим князем, но я останусь русским офицером. И главное — твоим мужем. Никто не отнимет меня у тебя!
— Я верю тебе, мой милый!
Они одновременно сделали шаг навстречу друг другу и порывисто обнялись, как может сделать это только молодость. Прижались, их губы встретились, и долог был первый поцелуй.
— Маша, давай обвенчаемся…
— Что ты, — девушка вскрикнула в испуге, — ни один батюшка не станет нас венчать. Не станет! Тебя в лицо знают все, а потому даже втайне мы не сможем обвенчаться.
— Но ведь граф Алексей Григорьевич…
— Что ты, милый. Мой батюшка строг и без согласия твоего отца не разрешит венчания.
— Я попрошу его! Сегодня же…
— Я не знаю…
Впервые в голосе девушки, несмотря на печальный тон, просквозила глубоко спрятанная радость, но Николай ее не заметил. Слишком велико сейчас было его счастье, перемешанное с горем. Он любил и был любим в ответ. Но что делать, если ты не можешь распорядиться собственной судьбою без воли самодержавных родителей.
Он служил в Русской Америке уже три года, год добирался сюда, совершив долгое плавание. И здесь служил, именно служил — наместник Америки граф Орлов синекуры ему не делал, — дрался в стычках с индейцами, получил стрелу в плечо, хорошо, что хирург спас, нес охранную службу с казаками на линии, сам зарубил бандита в схватке — и получил первый орден, заслуженный кровью. Что же еще бояться?!
— Я сегодня же пойду к твоему отцу!
Царевич упрямо наклонил голову, а Мария вздохнула с затаенным облегчением. Она была единственной дочерью всемогущего наместника и знала, что отец выдаст замуж только за любимого ею самой. И не иначе!
— И если он мне не откажет…
— Папа не скажет тебе «да», мой милый…
— Мне достаточно будет не услышать его «нет»! — Николай поднял голову. — Тогда ближайшей ночью мы повенчаемся! Я думаю, отец Василий нам не откажет, даже под угрозой наказания от Синода. Ты согласна стать моею женою, любовь моя?
— Да, — просто ответила Мария, и ее нежные смуглые руки сомкнулись на шее возлюбленного…
Константинополь
— Это адмирал Грейг, государь!
Петр еле-еле сдержал неуместную усмешку, разглядывая выступивший на горизонте лес мачт с белоснежными парусами, освещенный первыми лучами восходящего солнца.
Адмирал Ушаков, судя по убитому голосу, явно не горел делить славу освободителя Константинополя на двоих. Потому Федор Федорович и торопился высадить десант, вот только сил одной морской пехоты оказалось недостаточно — слишком велик оказался Царьград, и османов в нем проживало чересчур много.
— И как всегда к обедне. — Петр искренне обрадовался появлению Архипелагской эскадры, которая несколько дней наводила на османов ужас в Мраморном море. Потому-то и прорывались они через Босфор с трудом, и если бы не «кабаны», то форсирование могло обернуться большой кровью. И в Золотом Роге турки с англичанами подготовили русским горячую встречу, рассчитывая встретить именно старого адмирала.
— Это очень хорошо, что наши споро подошли, не промешкали. У Грейга на кораблях целая бригада инфантерии, как раз хватит!
Петр был доволен донельзя. Кровопролитные уличные бои не входили в его планы, терять понапрасну вышколенные кадры морской пехоты он не желал категорически. А так есть возможность бросить в бой два свежих полка.
— Отправьте все наличные пароходы, адмирал. А то наш Самуил Карлович долго проваландается с высадкой своих четырех тысяч штыков. Корабельными баркасами и шлюпками быстро на берег войска не переправишь.
— Есть, ваше величество!
Ушаков тут же стал отдавать распоряжения, и вскоре на мачтах «Киева» затрепетали цветные флаги, а сигнальная вахта споро заработала своими флажками.
— Жаль, что радио нет. И не будет. Нынешняя сигнализация — сплошной примитив, — вздохнул Петр. Несмотря на все его старания и немалые финансовые возможности, преобразования шли со скрипом, как крестьянская телега на разбухшем от грязи тракте. И ничего тут поделать было нельзя — прогресс обусловлен напрямую социально-экономическим развитием страны, тут марксисты полностью правы.
Потребовалось треть века, чтобы стали видны первые ощутимые результаты. И то только те, что были достигнуты за последние десять лет. А ведь масса времени, сил и средств ушло на создание нынешнего положения — отмена крепостного права, введение во всей стране бесплатного начального образования, пусть в основном церковно-приходского, налаживание системы самого элементарного здравоохранения, строительство новых заводов и фабрик, наконец.
И самым благим моментом было то, что жесточайший кадровый голод преодолели. Теперь государственный аппарат и само общество состояли из людей грамотных, многие из которых окончили университеты, предприимчивых и энергичных.
А сам Петр вовремя осознал всю пагубность нарождающейся бюрократии, что неизбежно при таком развитии. И то, какую гангрену нес в себе «Табель о рангах», введенный Петром Великим. Ведь получив на гражданской службе классный чин, чиновник автоматически превращался в дворянина, оставаясь, по своей сути, стряпчим и подьячим.
Хорошо, что сейчас «породного» дворянства больше, чем «табельного», а потому решение Петра прекратить даровать за службу потомственное дворянство вызвало у аристократии ликование.
Исключение оставили одно — только для кавалеров ордена Святого Георгия Победоносца или кавалеров трех солдатских знаков отличия этого ордена, становящихся автоматически офицерами.
Впрочем, полного банта еще никто из солдат не имел, да и второй степенью могли похвастаться немногие, пальцев на одной руке хватит, чтобы пересчитать таких счастливцев.
И реакция дворянского сообщества оказалась неожиданной, совсем не такой, какую можно было бы ожидать, исходя из «Манифеста о вольности дворянской».
Военная служба стала своеобразным фетишем — потомственные дворяне стали сами считать ее главным занятием своей жизни, отнюдь не тягостным, как при царе Петре Алексеевиче, и нескрываемым позором, если одна из знатных фамилий не имела кавалеров самой почетной боевой награды. Такими искренне гордились, ставили в пример детям и внукам — так же как в его той жизни хвастались богатством и драгоценностями новоявленные нувориши.
Вот только последствия были иные — здесь служили самые достойные, в охотку и с радостью, от трусов и приспособленцев избавлялись сразу. И на гражданской службе взяточники и волокитчики исчезли как класс, как говаривали когда-то товарищи большевики, или вымерли, как мохнатые мамонты, если взять утверждение зоологов…
Стокгольм
Мужчина, закутанный в черное «домино», сделал шаг назад, выпустив из своих объятий смеющуюся женщину в белом платье. Именно такое разительное несоответствие цветов и привлекло внимание Армфельта, хотя лиц он не мог узнать — они были прикрыты масками, как у всех присутствующих на этом карнавале.
