Помнить имя свое - Анастасия Смышляева
— Эй! Баба, ты где?! — растерянно заорал путник. — Ты чего творишь?
— Тут я, Васька, тут… — прошипела та в ответ.
Что-то упало. Старик судорожно начал бить по карманам в поисках спичек, чтобы хоть на пару секунд посмотреть, где он очутился. Он чувствовал, как кто-то ходит вокруг него и тяжело дышит. Через минуту в руках у Василия вспыхнул маленький огонечек. Он успел разглядеть, что находится в каком-то сарае, а вовсе не в палатке. Вокруг царил полнейший беспорядок: везде валялись старая обувь и разноцветная одежка, удочки, спиннинги, рваные резиновые лодки, походные рюкзаки и много подобной всячины. Под невысоким потолком развешаны рыболовные сети.
— Где ты, зараза?! — в полной растерянности кричал Василий.
— Хватит орать, Васька! — громко прошептал голос. — А то придушу!
Старик снова осветил комнату слабеньким огоньком. На этот раз он заметил, как мимо него промелькнуло горбатое нагое существо серо-зеленого цвета.
— Хватит играться, иначе ноги перегрызу! — бегая по комнате, причитало чудовище.
Василий заметил в углу свой походный фонарь. Свет от спички погас, и он вслепую ринулся в том направлении. Нажав на кнопку включения, он отчетливее узрел весь разведенный в помещении бардак. Но через пару секунд на старика надвинулось сморщенное толстое существо и выбило из его руки источник света. Однако фонарь продолжал гореть где-то на противоположной стороне сарая, направляя свою энергию не совсем туда, куда было нужно.
Но и этого слабого освещения было достаточно, чтобы понять одну печальную истину: женщины, спасенной Василием, в комнате не оказалось. Только два черных блюдца огромных глаз пялились на пойманную жертву. Они принадлежали жуткому существу. Нечто внешне напоминало то ли жабу, то ли слизняка, то ли паука. У старика перехватило дыхание, и его кровь начала судорожно биться в виски, будто дятел.
— Ну что, спасли тебя твои сапоги? — рассмеялась жаба.
У Василия пропал дар речи. Много сказаний было передано из уст в уста, много слов произнесено за сотни лет. Но когда своими глазами видишь такое, душа замирает. Она не верит, она плачет.
— Да полно тебе! Такой, как ты, удивляться ничему не должен.
— Ты что за тварь такая? — прошептал пленник.
— Фу, грубиян. Руки у тебя пока не связаны, ходить можешь, говорить можешь. Так изволь повежливее быть! — пробубнило существо, приближаясь к Василию.
Старик сполз по стене и сжался от ужаса.
— Ты зачем к Оце пошел? А ну, говори!
Тот не мог издать ни звука. Тогда чудовище наклонилось ближе к своей жертве и укусило ее за ухо.
Старик схватился за укушенное место и закричал от боли.
— Олени с фермы слиняли! Оленей найти надо!
Существо тихо захихикало:
— Один точно не добежал. Вон, рога и копыта остались, — и указало на валяющиеся в противоположной стороне объедки.
— Так это твоих рук дело? — набравшись смелости, произнес путник.
— Я скот не ворую. Зато за тобой и за женушкой твоей давно приглядываю… Даже не пришлось руки марать — сам пришел!
— Что тебе нужно?
— Должок за тобою имеется, Васька, — шипела жаба. — А отдавать его ты, я как погляжу, не собирался. И поперся ты на Могильный остров не только за зверьем, а за отсрочкой! Думаешь, тебе просто так подарки делать будут? Ты думаешь, давний договор — это филькина грамота?
— Я тебе ничего не должен.
— Мне — нет. Ты самой Смерти-матушке задолжал. Это ж какой-то там пастух душу младенца из царства мертвых свистнул и сухим из воды вышел!
— Мое время еще не пришло! Зачем тогда оленей у меня уводить?
Чудище засмеялось громче:
— Ты думаешь, это Владычица у тебя рогатых уводит? На кой ей это нужно? Ей душа твоя нужна, а не животное мясо. Олени сами отреклись от людей. Я, признаться честно, не знаю, чем вы Мяндашу насолили. Но, поговаривают, скоро совсем с голоду все помрете. Так что клиентская база у матушки расширится. Тебя я пока попридержу у себя, а там и время подойдет.
Теперь Васька понял, что обдурили его.
— Зачем я тебе, старый и слабый?
— За тобой красавец молодой придет, а я тут как тут! — захихикала жаба. — А тебя Владычице передам. Она меня излечить обещала. Все как нельзя лучше продумано! Мужчин мало красивых захаживает, вот и раздувает меня потихоньку. Да не от упитанности, а непонятно от чего. Пузо уже по земле волочится!
Василий пытался вызвать в памяти хотя бы пару молитвенных строчек, но даже столько он не вспомнил. Окутывающее сердце отчаяние накрывало плотной пеленой и мечущийся разум. Вонь и сырость сковывали дыхание и опускались комком по пересохшей глотке. Бессилие заставляло пальцы рук дрожать, а ноги прилипнуть к земле каменным грузом. Напротив туда-сюда мелькали черные бесчувственные блюдца.
— Не ждут тебя дома. Ленка твоя ненависть лютую за душой носит. Так и ссохнется в доме одна. Игорек так и не вернется в отчий дом, ему там и без вас хорошо. Жалко, конечно, паренек ничего такой… Но за него Владычица вступится. Уговор есть уговор… А тебя и так обида сжирает. Сильная обида. Ух! Даже мне душно стало, — существо демонстративно погнало на себя спертый воздух.
— Заткнись! — злобно ответил старик.
— Ничегошеньки у тебя для меня нет: ни молодости, ни любви, ни счастья… Вы, люди, такие глупые. До того заигрались в богов, что хуже упырей стали. Сами себя и уничтожите. Остается только смотреть и ягелем хрустеть. Лепота!
Вдруг лампочки дорожного фонаря замигали, и свет потух. Раздался звук, похожий на удар хлыстом, после чего жаба рыгнула.
— Засиделась я с тобой! Время драгоценное убегает! — произнесло чудище и накинуло на своего гостя сети рыболовные.
Путник пытался выбраться из ловушки, но против нечеловеческой силы он ничего не мог сделать. Существо обвязало его нитями и скрылось бесшумно. Даже скрипа дверей не было слышно. А Василий остался наедине с внезапно нахлынувшими сожалением и стыдом, болью и безумием.
Он долго еще бился в безуспешных попытках освободить руки. Тугие путы мешали крови двигаться по лабиринтам увядающего тела. Конечности немели. Старик попытался засунуть пальцы в карман, чтобы нащупать складной ножик. Жаба связала свою добычу весьма неумело, наспех, оставив достаточно пространства для маневров.
Превозмогая боль и слабость, Василий протискивал предплечье под намотанные веревки, но в темноте трудно было что-то разобрать. Он сдирал кожу и быстро терял силы, однако страх смерти не позволял ему сдаться. Самое сильное человеческое чувство отрезвило оленевода и судорожно подбрасывало ему в голову новые способы
