Маячный мастер (СИ) - Батыршин Борис Борисович
Как, к примеру, в этот раз. Пластмассовая, цвета слоновой кости, с чёрными кнопками коробка протарахтела, наверное, раз десять, прежде чем он стащил с головы наушники, выбрался из кресла и доплёлся до прихожей. Несколько секунд смотрел на аппарат — может, раритет передумает и замолкнет? — но тот упрямо выдавал трель за трелью. Тогда Казаков вздохнул и покорился действительности — снял трубку с прозрачных пластмассовых рычажков и поднёс к уху.
— Алле-е?
Это тоже была привычка — когда-то, ещё в студенческой юности он приучил себя отвечать таким вот манером, подражая кому-то из актёров старых, ещё довоенных фильмов. Тогда это казалось очень остроумным; со временем заблуждение рассеялось, а привычка — вот, осталась, и хорошо известна всем его постоянным телефонным собеседникам.
— Это Пётр Петрович?
Голос был мужской, нестарый, даже не пожилой и… странно знакомый.
— Замечательно! — что человек на том конце провода облегчённо выдохнул. — Я-то, признаться, боялся, что ты… вы сменили номер! Мне его в редакции дали, где «Третий Меморандум» выходил…
Мысли неслись в голове косяком — и очень, очень быстрым косяком, состоящим, как минимум, из сайгаков. А то из зебр.
«Так, первое: неизвестный обратился к нему на 'ты», но тут же поправился — значит, не уверен, что это уместно. То есть, они знакомы? Голос молодой, а такая разница в возрасте (лет тридцать по ощущениям) предполагает всё же обращение на «вы»…
«…Второе — оговорка насчёт старого номера. Он, выходит, его знал? Но тогда — к чему неумелая выдумка насчёт редакции, где казаковского городского номера отродясь не знали? Но если абонент знает этот номер — то опять-таки выходит, что они знакомы? Вот и голос…»
— Нет, номер прежний. — ответил он. — А с кем, простите, имею удовольствие?..
— Вы были когда-то знакомы с неким Сергеем Баранцевым? — на той стороне трубки проигнорировали его вопрос. — Если точнее, то в начале девяностых и раньше?
Казаков едва не плюхнулся от неожиданности задом на табурет. Ещё бы он не был знаком с Серёгой! Ближайший друг, соратник и единомышленник по клубу любителей фантастики, постоянный спутник в парусных походах и вылазках на слёты КСП, разделявший с ним любовь к словесным играм («ситуационкам», как они их называли, поскольку не имели представления о западном термине «РПГ»), даже в каком-то смысле коллега…
— Э-э-э… мнэ-э-э… да, конечно, был. А почему, собственно, это вас интересует?
Вопрос, как и предварявшие его невнятные звуки, имел одну-единственную цель — потянуть время, понять как нужно реагировать. Зачем это понадобилось? Да затем, что Сергей Дмитриевич Баранцев бесследно сгинул в далёком девяносто четвёртом — на Белом море, в Кандалакшском заливе, где они годом раньше провели полтора месяца под парусами и на крошечных, заросших кривыми соснами островках. Исчезновение это было странным до крайности — шхуна «Штральзунд» пропала без следа, словно Летучий Голландец! Погода в этот день стояла хоть и ветреная, но вполне приличная, ни штормов, ни смерчей отмечено не было. «Штральзунд», вышедший с Беломорской биостанции МГУ, попросту не прибыл к пункту назначения — к туристическому лагерю на островке Костьян.
Происшествие расследовали, конечно, но не нашли ровным счётом ничего — ни обломков, ни клочка парусины, ни выброшенного на берег спасательного круга. Заключение следствия гласило, что «Штральзунд», заблудившись в тумане, вышел на судовой ход Кандалакшского залива и попал под танкер или сухогруз. Но ведь и тумана в тот день не было! Казаков не поленился раздобыть подробные метеосводки –переменная облачность, без осадков, видимость хорошая, дополнительные меры предосторожности не требуются… К тому же, он хорошо помнил и остров и воды вокруг него: чтобы промахнуться мимо Костьяна, миновать Великую Салму и выскочить в залив — для этого Серёга должен был лыка не вязать, чего на памяти Казакова с ним не случалось ни разу. Нет, выпить он был не дурак — но только не у румпеля, во время плавания не в самых безмятежных водах. Там нужен глаз да глаз — иначе охнуть не успеешь, как либо вылетишь на песчаную отмель и застрянешь на ней до прилива, либо проломишь тонкое дощатое днище о топляк или скрывающийся под водой серый каменный лоб, один из тех, что на Беломорье называют лудами…
Тем не менее, дело закрыли, сдали в архив и благополучно забыли обо всём. На дворе стояли девяностые: чеченская война, неотвратимо надвигающийся призрак дефолта, криминальный беспредел, захлестнувший страну — кому было дело до туриста-одиночки, сдуру сунувшегося, куда не надо⁇ Пропал — и пропал, не он первый, не он последний, другим наука будет… И вот сейчас, тридцать лет спустя, имя Сергея Баранцева прозвучало из телефонной трубки, и кто его произнёс — Казаков не имел ни малейшего представления.
— Это долго объяснять. — прозвучало в трубке. — давайте лучше поступим так: я дней через пять-семь буду в Москве, и если ты… простите, вы не против — можно встретиться и поговорить. Дайте номер вашего мобильника, и я, как приеду, сразу перезвоню, и условимся о встрече. Тогда многие вопросы отпадут сами собой.
Казаков хотел спросить: о чём будет разговор, какие вопросы должны отпасть? — но вместо этого послушно продиктовал номер. На сём разговор закончился, и все эти дни он не мог думать ни о чём другом. Хотя, казалось бы, чего волноваться? Друг, конечно, даже лучший друг — но уж больно много воды утекло, считай, половина жизни. Боль от потери давно утихла, остались воспоминания, и чего ждать от встречи — непонятно, и это тоже доставляет беспокойство.
Прерванная беседа продолжился сегодня днём, когда нежданный абонент снова дал о себе знать, на этот раз — звонком на смартфон. Казаков неожиданно растерялся — настолько, что отказался от предложения встретиться в каком-нибудь заведении и пригласил незнакомца к себе домой. И вот, сидел теперь на табурете, пытаясь примириться с тем фактом, что стоящий на пороге человек — Серёга Баранцев собственной персоной, ничуть не постаревший за три десятка лет. Он даже одет подходяще, в брезентовую мешковатую штормовку — такую же, только покрытую толстым слоем пыли, в жестяных складках, можно выкопать в шкафу, в прихожей. Сколько Казаков её не надевал — пятнадцать лет, двадцать?..
— Да я это, я! — Гость улыбнулся и извлёк из кармана бутылку водки. — Не двойник, не загримированный, можешь потрогать!
И, послюнявив палец, мазнул себя по щеке.
«…как будто это может что-то доказать…» — отстранённо подумал Казаков. Он приподнялся с табурета — ноги держали, но еле-еле.
— Да ты, брат, как я погляжу, совсем спёкся… — озабоченно сказал гость. — Ну, извини, что я без подготовки, как пыльным мешком по голове…. По телефону объяснять не стал — решил, не поверишь, сочтёшь за дурацкий розыгрыш. А так всё сразу и ясно, верно?
Казаков кивнул, бездумно, бессмысленно. Если кому-то что-то и было сейчас ясно, то уж точно не ему.
— Ладно, в ногах правды нет… — гость огляделся. — Пошли, что ли на кухню? Присядем, как раньше, поговорим, идёт?
…Что тут ответить? Только — «дверь закрой на щеколду, и проходи, я сейчас…» — и на ватных ногах плестись в комнату, где в стареньком чешском серванте стоят гранёные стаканы, единственно пригодная для такой встречи посуда…
Пока Казаков мыл стаканы пока протирал их, пока прикидывал наличие подходящей закуски, гость развернул бурную деятельность. Кроме «Ржаной» на столе возникли две стеклянные банки — с огурчиками и помидорами, — кирпич бородинского, брусок сала в полиэтиленовой упаковке и солидный, коричневой промасленной бумаги, свёрток, от которого по кухне распространялся умопомрачительный аромат.
— Лещ копчёный. — объяснил он. — Они на Онеге во-от такие ловятся, ребята с собой всучили….
И развёл ладони, демонстрируя размер онежских лещей. Выходило очень уж солидно — в свёрток, прикинул Казаков, такое чудище точно не поместилось бы.
К «Ржаной» тем временем прибавилась ещё одна бутылка — на этот раз «Столичная», ноль-семь.
