Старуха (СИ) - Номен Квинтус
В том, первом, сне девочка почему-то знала, что она умерла — но это не помешало ей смотреть «продолжение». Спустя какое-то время подбежавшие люди в разговоре между собой сказали, что во всем вагоне выжила лишь проводница, находившаяся в момент столкновения в переднем тамбуре…
Во второй раз она, вроде уже зная о грядущем столкновении, попыталась вытащить подругу в тамбур — но та, отвернувшись к стенке, демонстративно захрапела. И паровоз снова слетел с развалившейся выходной стрелки — и тем же результатом.
В третий раз — или уже в четвертый (Вера Андреевна специально не считала) девочка, так и не сдвинув подругу с места, успела выйти в проход вагона… поздно.
В какой-то следующий раз она заметила, что перед станцией в окне промелькнула башня водокачки — и уже проснувшись, Вера Андреевна решила, что бежать в тамбур следует уже когда поезд с этой водокачкой поравняется. Но и тогда она снова «умерла», влепившись головой в стальную стенку тамбура. Затем она в тамбур прибежала со своей котомкой, которая удар смягчила — но у нее сломалась шея… Нужно было что-то и под живот подложить, а что? Разве что взять котомку и попутчицы, ведь ей-то она уже точно не понадобится…
Эта «задачка» ее задержала у двери класса, а когда она все же вошла, у нее волосы буквально встали дыбом: на столе стояла единственная в химкабинете толстостенная мензурка (литра на три объемом), рядом с ней — пузырек с глицерином, а Масленников из девятого «б» аккуратно капал из большой пипетки в мензурку коричневатый реактив. А ведь Вера Андреевна не убрала после предыдущего урока со стола бутыль с азотной кислотой. И в мензурке на дне уже плескалась маслянистая коричневатая жидкость, минимум кубиков сто…
Мысль о том, что напрасно она рассказывала ученикам на прошлом уроке как производить нитрирование органических веществ, не помешала семидесятилетней женщине весом за сотню килограммов пулей пролететь очень длинные метры от двери до кафедры. Правда школьники повели себя не очень адекватно: тот же Масленников спокойно сообщил, что они готовят «смесь для мыльных пузырей» к предстоящему празднику в классе. А глицерин — так она же сама говорила, что с глицерином пузыри получаются прочнее и радужнее.
Последнее, о чем Вера Андреевна успела подумать, было то, что ей все же удалось внушить ученикам понятие о соблюдении техники безопасности…
Снова она увидела тот же сон, и снова во сне она «воспользовалась предыдущим опытом»: успела выйти в тамбур, даже успела аккуратно положить обе котомки и лечь так, чтобы и голова, и тело к этим мягким тряпочным мешкам прилегало довольно прочно. Но после удара и жуткого грохота Вера Андреевна поняла, что «что-то пошло не так»: если во всех предыдущих «версиях» сна она просто «знала», что чувствует сильную боль, то тут стало действительно очень больно: ноги, не защищенные мешком с тряпьем, очень сильно ударились в железную коробку двери. Да и запахов в «прошлые разы» никаких не чувствовалось, а тут…
Сколько времени она провела, лежа на полу тамбура, Вера Андреевна даже примерно не представляла — и отвлекли ее от мыслей о причинах такого «изменения» лишь двое мужчин в железнодорожной форме, с матюками открывшие дверь вагона:
— Эй, ты жива?
— Не могу точно сказать, но вроде да.
— Ну раз разговаривает, то значит не померла. Давай-ка, девонька, мы тебя отсюда вытащим, а то нам в вагон войти надо, а через тебя шагать…
Мужчины помогли Вере Андреевне встать — ноги, конечно, сильно болели, но вроде держали, так что она и из вагона (точнее, из того, что от него осталось) смогла — правда при помощи еще нескольких подбежавших людей — выйти на насыпь и через несколько шагов аккуратно сесть на траву: все же идти было очень больно. Села, облокотившись на большую котомку: железнодорожники и обе котомки вытащили и положили рядом с Верой Андреевной. А вскоре подъехали какие-то мужики на телеге и предложили ее отвезти к «доктору на станцию».
В крошечную больницу, располагавшуюся в обычной избе (наверняка больницу, потому что у входа висела вывеска с надписью «Больница 5 дист»). Вот только в больнице никого не было, точнее, была какая-то бабулька, сидевшая при входе — и она Веру Андреевну привела в тоже крошечную, но скорее не комнату, а палату, в которой стояли три деревянные… в общем, это можно было назвать «кроватями»:
— Ты, девонька, тут погоди пока, а то доктор поехал к поезду упавшему, там много народу покалечилось. А нужник у нас… ты ватерклозетом-то пользоваться умеешь?
— Умею.
— Вон за той дверью у нас ватерклозет, а я у двери сидеть должна, так что уж сама и управляйся. Или до двери дойди, я подскажу что как…
Сидеть на голых досках было скучно, так что Вера Андреевна решила узнать, какое на нее свалилось богатство в двух-то котомках. А вот насчет остального… Бруно — итальянец, приятель мужа, на пятую годовщину его приехав к Вере Андреевне, набрался изрядно и начал ей что-то рассказывать про открытие другого итальянца. Тогда его рассказ Вера Андреевна восприняла как именно пьяный бред — но Бруно все же был довольно известным ученым и, как с удовольствием констатировала про себя Вера Андреевна, даже ее смог научить выражать свои мысли понятно для слушателей. Так что из того рассказа она четко поняла, что даже время так же трехмерно, как и пространство, и движение по времени тоже возможно по всем координатам — а потому в принципе можно и «обратно во времени» переместиться. Ну а здесь и сейчас, похоже, она увидела доказательство того, что этот другой итальянец был прав.
Однако исследование котомок этот ее вывод вроде не подтверждало: судя по дате на газете, в которую были завернуты другие бумаги, сейчас был уже как минимум двадцать шестой год — а Вере Андреевне тогда было уже гораздо больше, чем «этой девочке», да и Благовещенск она в том году не посещала. Впрочем, она никогда его не посещала, а вот завернутая в газетку «выписка из церковной книги» сообщала, что хозяйке выписки лет всего двенадцать, зовут ее Наташа, фамилия — написанная очень неразборчиво — вроде как Авдеева, а еще один «документ» был направлением «Талдыкиной Наталии в школу-интернат для детей-сирот погибших революционных бойцов». Еще, что Веру Андреевну порадовало, в газетке были завернуты деньги. Несколько купюр всего, но большей частью не рубли, а червонцы.
Обследование второй котомки удивило ее еще больше: кроме документов в ней лежал аккуратно завернутый в тряпочку (по виду напоминающей портянку) браунинг с гравировкой «революционному бойцу В. А. Синицкой», а собственно документов было немного: направление «заслуженного комсомольца Синицкой Варвары Андреевны на учебу в Московский университет» за подписью секретаря Дальневосточного обкома ВКП(б) и справка о том, что «товарищ В. А. Синицкая, восьмого г. р., комсомолка с 22 года, работала в Первой пролетарской школе Хабаровска старшей пионервожатой». Еще был комсомольский билет, из которого следовало, что комсомолка Синицкая получала зарплату в размере аж двадцати пяти рублей в связи с чем платила членские взносы в размере тринадцати копеек — но ни на одном документе фотографии не имелось. И во второй котомке тоже деньги нашлись, причем уже действительно много: судя по надписи на конверте из оберточной бумаги, в котором деньги лежали, они предназначались для оплаты обучения в университете. Что, вообще-то, Веру Андреевну удивило: кроме денег там же имелось и письмо, в котором особо оговаривалось, что «оплату учебы Синицкой В. А. гарантирует Дальневосточный обком комсомола». Вероятно, подумала Вера Андреевна, те, кто конверт с деньгами комсомолке вручал, хорошо знал, как в Москве относятся к подобным «гарантиям»…
А еще в обеих котомках нашлись деньги, лежащие отдельно от документов, и вроде бы деньги весьма приличные — но эта находка Веру Андреевну пока что не взволновала. Получалось, что ни одна из котомок (а, следовательно, и ни одна из упоминаемых в документах личностей) к Вере Андреевне не относилась. Но если верить тому, что тогда говорил Бруно, «любое событие случается» — значит, и то, что окружало ее сейчас, с научной точки зрения объяснимо… Вот только в «интернат для детей-сирот» Вере Андреевне попадать крайне не хотелось: еще до войны она имела возможность поработать с одной выпускницей этого интерната, который курировала лично Надежда Константиновна — и из ее рассказов следовало, что в интернате царила казарменная дисциплина, никаких личных вещей воспитанникам не полагалось вообще (даже нижнее белье было общим), а когда вдруг выяснялось (довольно часто выяснялось), что родители какого-то воспитанника были «врагами народа», то воспитанник этот немедленно отправлялся в колонию для малолетних преступников…
