Назад в СССР 2 (СИ) - Хлебов Адам
Не смотря на постоянное движение, я стал ощущать, что в воде довольно прохладно.
Я спросил у Лены и профессора, есть ли у них под гидрокостюмами что-нибудь из одежды.
Они оба закивали в ответ. Я мысленно поблагодарил Сергея Петровича за кальсоны и тельник, без них я бы вообще задубел.
Примерно в середине дня, часов в двенадцать с хвостиком, мы заметили малый пограничный катер. Он плыл на малых оборотах с северо-востока на юг, примерно метрах в шестистах метрах к западу от нас.
Скорее всего он прочесывал море и пришел по нашу душу.
Но ни крики, ни махание ластами нам ничего не дали. я почти сорвал голос.
Я спросил профессора может ли он попробовать доплыть до катера, но он молча покачал головой и отвел глаза. Человек устал.
— Тогда, профессор, присмотрите за Леной, я попробую подплыть к нему ближе. Сможете?
Ниязов кивнул.
Мой расчет строился на том, что ласты позволяют пловцу в волнующемся море преодолевать примерно метров семьдесят в минуту, при условии, что я буду идти и молотить ногами изо всех сил.
Надо было постараться приблизиться к нему плывя наперерез, хотя бы метров на триста, и попробовать привлечь внимание с более близкого расстояния.
Но сделав рывок и пройдя первую сотню, я увидел, как катер врубил машины и стал стремительно удаляться на юг. Они не видели нас совсем и искали в другом квадрате.
Пришлось возвращаться обратно к моим товарищам.
Я старался не смотреть Лене в глаза, чтобы не видеть всю бездну отчаяния, в которую погрузилась ее душа. Мы продолжали плыть к берегу. Я заметил, что профессор стал засыпать, лежа на спине.
Если не дать ему отдохнуть, то он будет совсем плох через час. Я тоже чувствовал адскую усталость, но вдруг услышал звук двигателя и лопастей вертолета, со свистом рассекающих воздух.
Звук нарастал, сердце забилось от волнения.
Из-за низкой облачности его не было видно, но судя по звуку, он прошел метрах в ста южнее от нас и вынырнул из облаков хвостом к нам.
Мы с Леной проводили его взглядом, кричать или махать было бессмысленно. Профессор даже не повернул голову в сторону звука.
Вертолет делал заход на второй круг, но на этот раз он прошел еще южнее уже метрах в четырехстах. Так продолжалось еще два раза, с каждым разом все дальше и дальше. Пока винтокрылая машина совсем не исчезла из виду.
Ниязов просто молчал. И это ужасно давило на нас с Леной. Это была стадия принятия. Похоже он смирился с тем, что мы все можем утонуть. Он слегка приоткрыл прищуренные глаза и тут же закрыл их лежа на спине.
Лена молча заплакала. У меня не было никаких сил успокаивать ее, но всё же собрав волю в кулак, я сказал ей.
— Мы выживем. Все будет хорошо. Скорее всего через три часа мы будем на берегу. Волнение сходит на нет. Шторма не будет.
На что Лена тихо ответила:
— Три часа? Тогда без меня, — что меня сильно насторожило.
— У тебя есть ради кого жить?
— Не знаю.
— Тогда живи ради меня, — не знал, как ещё ее можно мотивировать. Я подплыл к ней и обнял ее. Она закрыла глаза.
— Можно я тоже посплю?
Я поддерживал ее голову, хотя в этом не было необходимости. Шлем гидрокостюма плотно закрывал ей голову и уши. Волнение действительно успокоилось. Это не значило, что оно снова не могло усилится.
Но я понял, что течение поменялось и теперь оно очень медленно сносит на северо-запад к берегу. По крайней мере не уносит в море. Спасибо на этом. Это наблюдение немного успокаивало. И придавало сил.
Я разбудил обоих через полчаса. И рассказал про новое направление течения. Нельзя было терять драгоценное время пока светло. Мы снова поплыли к берегу.
То ли течение, то сон придали им сил, и они начали грести так, что я уже не поспевал за ними.
Теперь уже я безумно хотел спать. Силы оставляли меня, а газа слипались. Ниязов увидел это.
— Ложись на спину, я потяну тебя. Лен, смотри на мачту.
Он подплыл под мою спину и стал меня буксировать, схватив за ремни. Я не возражал, мой организм требовал сна. Я дико устал.
Я проснулся, как мне показалось через секунду, от того, что вода перелилась мне через лицо.
— Сколько я спал?
— Двадцать минут, — ответила Лена
Я посмотрел на усталые глаза профессора. Он снова замкнулся в себе. Оглядев берег мне показалось, что мы немного к нему приблизились.
Солнце уже преодолело зенит и клонилось к горизонту у нас слева на западе. Все мы уже гребли гораздо слабее.
Через час мне стало казаться, что берег не приближается, а мы просто стоим на месте. Но разочарование сменилось упорством. Я говорил себе, что не дам им утонуть.
В моральном плане было очень сложно осознавать, что последние силы уходят в бесцельное барахтанье. Это вызывало гнев.
Кроме прочего, меня начало злить также то, что поиски велись в других квадратах.
Я считал, что руководители поисково-спасательными работами могли бы сообразить, куда нас должно вынести течением и переместить поиски туда, где мы находились.
Надо ли говорить, что эти мои домыслы никак не придавали мне сил, а только забирали остатки.
«Не паниковать, думать головой» — тяжело, словно головная боль, проскрипело первое правило спасателя в голове.
Очень хотелось пить. Жажда жгла меня изнутри. Я хорошо понимал, что тоже самое происходило с моими соратниками, по несчастью. Мы потеряли счет времени. Было сложно смотреть на часы.
Думать становилось всё труднее. Солнце ещё пока не зашло, было светло, но на берегу загорались окна в населенных пунктах. Отдыхая, мы стали рассматривать огоньки на берегу. Начал мигать красный фонарь на маяке.
— То тухнет, то гаснет, — вспомнил я и выговорил дедовскую загадку-присказку про маяк, — надо поднажать сколько можем, через час стемнеет.
Хотя мне самому было нечем поднажать. Сил уже не осталось.
— Давайте без меня, ребята, — сказал профессор. Вы доплывете и пришлете сюда за мной лодку. Я уже не могу.
Ниязов и Лена лежали на воде и очень медленно гребли ластами.
В темное время суток, в километре от берега на воде, ориентироваться даже легче. Маяк не нужно было каждый раз искать глазами.
Но я помнил, что нас подстерегала бы другая напасть. Холод. Даже самые опытные, тренированные и сильные пловцы не справляются с этой бедой, когда холодает. Я уже ощущал холод. И стал гнать от себя мысли о нем.
Цепочка событий простая: усталость, потом гипотермия (*Нарушение теплообмена, которое проявляется значительным понижением температуры тела человека, до значений ниже 35 °C.), потом судороги, потом конец.
Вдруг я почувствовал острую боль. Она привела меня в состояние ясного сознания. Меня ужалила медуза в правую кисть, когда я подныривал брассом. Стало печь и колоть. Я снова был готов бороться за свою жизнь и за жизнь тех, за кого отвечал.
Я посмотрел на меняющийся цвет моря. Чёрная водяная бездна внизу никаких эмоций не вызывала. Волны уже не загораживали мигающей красной лампы маяка и были видны фары машин, проносящихся по шоссе.
Волнение стихло совсем. Я с трудом ворочал языком, распухшим от жажды и соленой воды.
— Давайте, родненькие. Не время раскисать. Шторма нет, волны улеглись, течение медленно толкает нас к берегу. За полчаса — сорок минут доплывем.
Я врал безбожно, но мне нужно было пробудить в них надежду.
Маски натёрли нам лица. Мне казалось, что в некоторых местах до крови. Сплошной дискомфорт. Болело тело, ныла ужаленная рука, хотелось пить и было холодно.
Но что-то внутри меня работало, как ракетный двигатель и не давало погаснуть желанию спасти Лену и профессора.
Я поймал себя на мысли, что наверно, если бы был один, то давно бы уже сдался.
— Хрен, тебе! — подплыл к засыпающему Ниязову, и развернул его в себе лицом из последних сил, — посмотри на нее! Ты не должен спать ради нее. Она держится. Видишь? Давай, ты тоже держись, Ниязович! Будем вместе грести. Давай!
