Первопричина: Лагерь смерти - Артём Соболь
— Да хоть бы, — всхлипнув стонет девушка. — Когда уже всё это закончится. Не могу больше так.
Что закончится? Кто они? Почему я теперь Влад, когда тридцать пять лет был Сергеем? Что…
— Совсем ничего не помнишь? — спрашивают из-за спины.
— Совсем, — шёпотом отвечаю.
— Бедняга, лучше бы ты умер. Ладно. Я Белка или тридцать вторая. Это Маришка, она же седьмая. Ты двенадцатый. Мы в трудовом лагере.
— Где…
— Идельштайн… — всхлипывает девушка. — Место страшное. Здесь… Ты не помнишь…
— Здесь, если хочешь жить, — шепчет мне в ухо женщина. — Надо выполнять три правила. Фрау Марта — бог. Надзиратели — ангелы. Мы никто. Не люди и даже не скот. Хочешь продолжить мучения, заткнись и делай что говорят. В глаза надзирателям не смотреть. В больницу не обращаться. Сдохнуть лучше чем попасть к этим живодёрам. Не проси, не разговаривай. В любом случае, неважно как будут вести себя надзиратели, даже если дружелюбно — падай на пол, сворачивайся и закрывай лицо руками. Тогда сильно не бьют.
— А если не хочу?
— Не делай ничего, — шепчет Белка. — Если повезёт повесят. Если крупно повезёт — расстреляют. Если не повезёт тогда попадёшь в лазарет. Оттуда не возвращаются. Пустят на опыты и дело с концом. Всё, тихо… Идут.
Слышатся едва различимые шаги, раздаётся громкий стук по металлу. Вокруг начинается движение, слышатся стоны и вздохи. Вспыхивает свет и я вижу… Большое помещение, толпа грязных едва живых оборванцев напоминающих скелеты. Немного, человек двести. Мощные лампы под потолком железная дверь в стене и больше ничего…
Смотрю на себя и с ужасом понимаю что выгляжу ещё хуже чем предполагал. Буквально скелет в обрывках полосатой робы. Руки высохшие, на правом предплечье клеймо с номером двенадцать.
— Пошли, — хватает меня судя по голосу Белка и тащит в строй. — Надо построиться иначе всех накажут.
Встаём в строй. Стук, точнее удары в дверь повторяются. Дверь вызывая у всех напряжение с протяжным скрипом открывается и внутрь заходят…
— Доброе утро, — встав перед нами и приветливо улыбаясь демонстрируя металлические зубы кивает немецкий как в фильмах про войну офицер. — Как спалось моему любимому отряду? Как всегда молчите. Ну что вы за люди такие? Не бойтесь, рассказывайте. Как вам условия труда? Как питание? Больные есть? Нет? Все здоровы и довольны?
Отвечать, как я понимаю, никто не собирается. Однако, как только двое солдат, взводят винтовки…
— Да, господин обер-лейтенант, — раздаются в ответ голоса.
— Замечательно, — заложив руки за спину улыбается офицер. — Тогда, дорогие мои, всё по распорядку. Сегодня среда. Поэтому начнём с профилактического осмотра, потом завтрак и работа.
Глядя на эту рожу, понимаю что он русский. Акцента нет, поведение, манера говорить. Точно наш… То есть не наш, но… Господи, хоть бы это всё оказалось кошмаром. Не хочу я попасть назад во времени, в грёбаный концлагерь. Не верю… Это видение, прикол, розыгрыш… Невозможно. Так никто не шутит. Я… Может всё не так страшно? Может…
Начинается профилактический осмотр. Офицер натягивает чёрные кожаные перчатки. Достаёт из кармана кителя футляр. Открывает его и извлекает кастет. Улыбаясь надевает его и подходит к строю. Внимательно всматриваясь в лица узников идёт…
— Ты, — останавливаясь у одного из нас кивает он. — Неважно выглядишь. Сто второй! Шаг вперёд.
Не успевает сто второй шагнуть, как офицер бьёт его в челюсть. Наклоняется и несколькими ударами добивает. Голова бедолаги буквально лопается. Офицер же…
— Заразу надо давить в зародыше, — встав и вытирая платком кастет улыбается офицер. — Иначе никак. Иначе больной заразит всех. О вас беспокоюсь, темнота. Все на… Двенадцатый!
На возглас опускаю голову, стараюсь стать меньше, но помогает это откровенно хреново. Офицер уже передо мной, заложив руки за спину стоит и хмыкая смотрит.
— Надо же какой живучий, — фальшиво восхищается он. — Два часа с фрау Мартой провёл. Отлынивал от работы трое суток, а сейчас стоит как ни в чём не бывало. Фрау Марта будет рада. Признаюсь честно, она даже расстроилась от того что её любимая игрушка сломалась. А ты жив. Вечером изволь зайти к ней. Порадуй начальницу лагеря. Завтрак! Вперёд свиньи поганые! И за работу, кто не работает не ест. Пошли.
Возражать или спорить никто не собирается. Все мы, покорно опустив голову идём к выходу. Там по длинному коридору и в столовую. Скорее не столовую, а грязный сарай. Где за раздачей, едва стоящая на ногах женщина, разливает по ржавым жестяным тарелкам нечто похожее на клейстер. Чуть дальше выдают хлеб или же нечто угольно чёрное, размером со спичечный коробок. В конце сколоченной из досок раздачи, наливают в стаканы мутно-синеватую жидкость.
Организм реагирует на эти явства странным судорожным сокращением желудка и бурчанием. Не ел я, судя по всему очень давно. Но беспокоит не это, а то что я любимая игрушка этой фрау. И это, как мне кажется ничего хорошего не сулит.
Едим стоя, хотя этот кусок хлеба, субстанцию гордо называемую надзирателями кашей и бульон из хрен пойми чего вместо воды, едой назвать сложно. К тому же в хлебе опилки… По вкусу же…Доедаем быстро. Белка хватает меня, тащит к небольшой группе состоящей из изуродованного ожогами мужика, молодой удивительно хорошо выглядящей рыжей девушки и совсем тощего пацана. Ставит меня рядом с ними и тут же надзиратель отводит нас к лифту. После спуска вниз, хрен знает на сколько этажей, надзиратель грубо выталкивает нас, указывает на станки, садится на стул и открыв газету погружается в чтение.
Успеваю заметить на газете кое-что странное, как вдруг Белка снова хватает меня и утаскивает к станку.
— Не стой, — шипит она. — Будешь тормозить, этот боров изобьёт всех. Работай.
— Как?
— Нажимаешь кнопку, — указывая на станок шепчет Белка. — В лоток падают кристаллы. Синие в белые коробки, красные в чёрные. Зелёные отправляешь дальше. Бросаешь туда, вон в ту воронку. Шевелись.
— Вроде не сложно.
— Совсем с головой плохо… — смотрит на меня Белка. — Ладно…
Работа кипит. Кристаллы порциями падают в лоток. Стою, сортирую. Дабы не навлечь гнев надзирателя сортирую быстро. Об острые края режу пальцы, но по совету Белки молчу и не
