Издатель (СИ) - Гуров Валерий Александрович

— Да нет же, вот это, ща, — гость защелкал пальцами, припоминая стих. — Белая берёза под моим окном, сечёте пацаны? Есенин, отвечаю, в школе же учили!

Народ за столом, уже хорошо подвыпитый, заржал. Один только Аркаша побледнел, понял что пахнет жаренным, видя как поменялось лицо у старого друга. Как и 30 лет назад, Сивый побагровел и подался вперёд, упираясь кулаками в стол и стискивая в рулон сборник. Критику своих стихов он не переносил на дух. И за годы ничего не изменилось.

— Ты пасть то закрой, — зарычал Борис. — Какой Есенин псу под хвост?

— Стопе, чего заводишься, хорошие стихи, как у Есенина, — гость вовремя не понял, что пахнет жаренным.

— Моргала выкалю! Пасть порву! — Сивый уже протискивался из-за стола к своему обидчику.

— Да не вопрос Борь, мне показалось! Ну тебя, — попытался переобуться гость.

Неизвестно чем бы все кончилось на юбилее, потому как Борису Дмитриевичу вдруг сделалось плохо от перевозбуждения. В сердце у мужчины нехорошо закололо. Вспомнилось, что под самогон Боря закинул себе под язык таблетку виагры — сразу 100 грамм порцию мужик принял. В пятьдесят без допинга не всегда получалось встречать как следует девчат, а хочется...

Взгляд вдруг помутило, Сивый схватился за стол и упал замертво от разрыва сердца.

— Бо-о-орь?

Сивый услышал булькающий женский голос, как будто говорили из под толщи воды.

— Ты там в порядке? Эй?

Последовал чувствительный тычок между рёбер. Сивый открыл глаза и обнаружил себя за старой школьной партой с облупленной краской, на которой он как будто бы закемарил. По крайней мере руки сложены на столешнице, голова опущена.

Парта оказалась разрисована россыпью надписей, среди них выделялась одна, наиболее свежая:

Маша + Боря = love

— Шулько! — последовал еще один тычок на этот раз чутка поувесистее.

Пихалась блондинка с миловидным круглым личиком, пухлыми губками и выразительными голубыми глазами. Ресничками на этих самых глазках, она энергично хлопала, как опахалом.

«Не понял?», — подумал Сивый. — «Шаболды что ли приехали? Что за фальстарт? Просил же Аркашу после салюта шлюх заказывать, когда как следует разогреемся...»

Потом смутно вспомнилось, как хватануло сердечко, когда один из гостей стих раскритиковал. И от того погрустнело сразу — девки походу отменяются, вот говорил врач не мешать виагру и алкоголь, а Боря все всегда по своему делает, упёртый, как осел.

«Но мне ж всегда море по колено».

Сивый уставился на девку, славливаясь — Аркаша стало быть дорогих эскортниц заказал, у этой шмары ни ботокса, ни филлиров не накачено, что редкость. Натуральная и симпотная особа, такая Мишке Рыбаку по вкусу придётся, этот ахломон вечно баб перебирает — буду не буду, как на базаре шмотьё. А жена у самого на Чебурашку похожа.

Кстати... Сивый прищурился, обнаружив у девчонки какие-то до боли знакомые черты. На вскидку и не скажешь какие, но такое впечатление складывается, будто он девку эту где-то раньше уже видел. Может на сайте фотку Аркаша показывал, когда выбирали баб?

Зацикливаться Борис Дмитриевич не стал и быстро переключился, начав ознакамливаться с другими «подробностями», опустив глаза пониже. Снова удивился — груди вон настоящие, крепкая троечка, нигде ничего не висит.

Правда одета блин, колхоз бабочка, председатель мотылёк. Кожаная юбка, куртка-косуха и чёрные колготки с люрексом...

«Твою ж мать!».

Борису Дмитриевичу как накотило откровением. Девка перед ним вылитая Машка Бондарь — его бывшая однокурсница и первая настоящая любовь, за которой Сивый круги наматывал, как легкоатлеты вокруг стадиона, не дай Боже. Как с фотографии сошла, ты гляди!

«Ну Аркаша, ну даёт, уважил старого друга», — думал Боря, поражаясь ушлости другана. — «Мало того, что книжку раритетную подогнал, так ещё вон бабеху похожую на бондариху выбрал. Вон даже Боря плюс Маша на парте написано. Хорош, целое представление разыграл».

Вылитая Машка сидела перед ним и невинно строила глазки.

— А ну ка иди к папо..., — начал было говорить Сивый, хлопая ладонью по коленке, но осекся.

Прокашлялся.

Голос больно странный такой, не говорит, а пищит как будто. Куда делся его раскатистый бас?

Баба тоже среагировала странно, не так, как подобает той чью любовь покупают за деньги. Она смотрела на Сивого будто на идиота, с возмущением, и даже покрутила пальцем у виска.

— Ты дурак Шулько? А если Серёжа услышит? Хочешь чтобы он нас обоих прям здесь похоронил? — снова заговорила Машка знакомым до боли голосом.

Хотя за голос Сивый не стал бы ручаться, ну не может же быть совпадения один к одному. Поэтому показалось наверняка.

«Розыгрыш что ли какой в честь юбилея?

Во дела, заморочились братаны, респект и уважуха», — догадался Боря.

— Чего ты вылупился? Твой стих разбирают! Вениамин Бенедиктович зовёт тебя читать стихи, ку-ку, — прервала девка размышления Бориса.

И действительно, они сидели в аудитории, на семинаре по литературе. Это Сивый понял, когда огляделся по сторонам. Старая аудитория забита грубо сколоченными деревянными партами, линолеум на полу дыбом стоит, окна деревянные, а шторы поедены молью и выцвели. Ах да, ещё по портреты классиков висят — Пушкин, Лермонтов. Выцветшие такие.

— Ясно, — пробурчал Борис, энергично растирая рукой лоб.

А увидев собственную руку аж вздрогнул от неожиданности.

«Не понял?»

С пальцев исчезли перстни-наколки — чёрный квадрат, кинжал обвитый змеей и чёрный могильный крест. С тыльной стороны ладони исчезла наколка с изображением восходящего солнца.

Появилось новое понимание — видать Борис Дмитриевич в реальности сознание потерял. И пока его везут по скорой в больничку, в разгоряченной голове всякое чудится. Приход такой поймал.

«Это ведь тот самый день, в 91-м, когда... случилось то, что случилось», — сразу сообразил Сивый.

Следом обнаружил на столе знакомый томик со стихами собственного сочинения. Перевёл взгляд на Вениамина Бенедиктовича, ведущего семинара современной поэзии. Жаба, как звали Вениамина Бенедиктовича в студенческих кругах, слыл известным критиком с советских времен и председательствовал в недавно образованном союзе писателей РСФСР, в местном отделении общественной организации. Критик был одет в старый пиджак цвета мусорного мешка и носил очки с толстыми линзами и оправой телесного цвета.

Зажравшийся такой важный кабан, поверивший в себя. С неплохими такими возможностями по части вопросы интересные порешать.

Подбородок, на толстой харе точно как у жабы (отсюда и погоняло прилипло) надувался при каждом вдохе. В руках платок — испарину смахивать. Рожа у Вениамина Бенедиктович вся мокрая.

«Выглядит собака сутулая точь в точь, как тогда», — подметил Боря.

И поймал себя на мысли, что в кабинете духота, хотя окна открыты. Вот тебе кстати первая нестыковочка, дело тогда происходило зимой, аккурат после нового года...

— Ты выступать собираешься, Шулько? — высрал Жаба, пуча на Сивого маленькие свинячьи глазки. — Или особого приглашения ждёшь? Так его не будет!

«Базарит также как тогда и живее всех живых, сука такая», — не смог сдержать своего раздражения Борис.

— Собираюсь — буркнул он, поднимаясь из-за парты.

И тут вдруг понял, что чувствует себя совершенно неуютно в собственном теле. Как будто пиджак с чужого плеча примерил, а он на несколько размеров меньше оказался. Ощущения странные такие... руки короткими кажутся, ноги тоже, как будто не с того места растут. И тело не слушается сразу, словно сбой случился в настройках.

«Какой нелепый сон», — решил Сивый, плетясь к Жабе, стих собственного сочинения зачитывать.

Идя по аудитории неуверенной походкой, Боря оглядывался, пытаясь вслед за Машкой припомнить присутствующих на семинаре ребят. Поэзия собирала по большей части женский коллектив, чем собственно Борису Дмитриевичу так нравилась. Как собрать в одном месте девчат? Сказать, что ямб хореем погоняя сложишь в их честь оды, а девки ушами любят, как пчёлы на мёд слетятся. А бабником Сивый был на зависть. Юному поэту девки прохода не давали, просто давали — было время. Правда сейчас он чувствовал себя неловко — женский пол за партами зевал, смотрел куда угодно, но не на него. Не замечали Сивого в упор, чего раньше не наблюдалось.