Червь - Антон Лагутин
Всё, реклама кончилась — продолжаем!
Рыжая девчуля выходит на центр студии, сменяя нашего распиздяя, и уже всё внимание приковано исключительно к её персоне. Оператор наводит объектив, фокусируясь на бледноватом девичьем лице, но берёт чуть ниже, обрезая ей лоб. С экрана на меня смотрят голубые глаза, блестящие брекеты и торчащие соски на чёрной облегающей кофте, словно угри на блестящей коже. Облизнув губы, морщинистый хер приближается к ней. Встаёт вплотную, прижимаясь своими брюками к её атласной юбке достающей до колен, открывает рот и шепчет ей на ухо: Умница!
С конца капает на пол.
Всё! Хватит смотреть это дерьмо! Мне тошно от одной мысли, что у этих детей не было детства! Вместо телика и приставки у них был кожаный ремень и прыгалки, а вместо хорошего друга — репетитор, дрюкавший их голову ежедневно!
Я вырубаю телик и швыряю пульт на стол. Хорошее детство — хорошая музыка. У меня было хорошее детство, и поэтому я говорю:
— Олеся, вруби Земфиру.
Женский, прокуренный голос наполняет кухню, вырываясь из пористой пластиковой коробочки, пылящейся на холодильнике.
Музыка у неё отличная, но на неё я бы не залез. Нет, она хороша, красивая баба, но нет. Не залез. Костлявая, словно на скелет натянули куриную кожу. А вот на эту… как там её зовут то… Забыл! Ну, она еще поёт: “Я твой краж, что-то там — охуительный мираж… Ага, она самая! Смекаешь! Вот на неё я бы с превеликим удовольствием запрыгнул бы, и такой бы краж устроил! Закражил бы все входы и выходы, а в самом конце спустил бы на её слипшиеся от пота волосы. Я уверен, что от Земфиры пахнет терпким запахом никотина, а от моей Кражи — наливными яблоками.
Люблю яблоки и ненавижу, когда от женщины пахнет табаком! Фу! От курящих баб исходит такой запах, словно на твою подушку рядом с твоим носом легла дворняга, повернувшись к тебе задом.
Фу!
Я беру со стола пачку сигарет. Чтобы не заляпать кровью белые палочки смерти, достаю их губами. Прикуриваю. Набираю легкие до предела и спускаю дым через нос.
Что-то я уже подзаебался, но частые перекуры делать нельзя.
Из окна доносится запах раскалённого асфальта и пердежа малолитражных машин. А еще доносится ругань, вспыхнувшая в какой-то суете. Любопытство подводит меня к окну. Отодвинув белёсую полупрозрачную занавеску…
БЛЯТЬ, ЗАЛЯПАЛ КРОВЬЮ, СУКА!
Откинув грязную занавеску, я одним глазком выглядываю из окно. Возле моего белого фургона, стоящего у подъезда, припарковался фургон посерьёзнее. Большой, чёрный, блестящий. Рядом трутся двое: громко спорят. Один из них подходит к боковой двери фургона и откидывает её в бок. Люди в чёрной форме, с автоматами наперевес, вытекают из машины густым маслом, и, под топот дюжины ботинок, втекают в мой подъезд.
Вот блядь! Неужели нашли! Быстро работают, хотя это было ожидаемо. Не надо было его убивать в его собственном кабинете. Ладно, надо торопиться!
Словно прочитав мои мысли, Земфира начинает мне подпевать.
С пола я поднимаю пилу для отпиливания толстых веток. Лобзик подвёл. Думал смогу без проблем отпилить им пальцы, но эти дерьмовые лезвия из комплекта не прожили и часу. Хорошо, что купил пилу — продавец посоветовал, услыхав, что я собираюсь пилить ветки дуба. Стеклянные глаза долго изучали меня сквозь толщу перегара вырывающегося из его пор на лице, а потом он пробубнил: Такой хуйней не отпилите! Дуб — дерево хуй сломаешь! Возьмите рычажную ножовку — не пожалеете!
Спасибо тебе, добрый человек! Дуб я сломал, с гнильцой оказался, а вот ветки, сука, крепкие, но рычажная ножовка знает своё дело.
Его рука чуть тёплая. Я беру её за запястье и кладу ладонью на стопку книг так, чтобы указательный палец свисал. Всё, что я хочу — отпилить этот палец и вставить ему в жопу. Злость еще бурлит во мне, словно лава в проснувшемся вулкане. Никто! Слышите! Никто не смеет тыкать в меня пальцем и называть конченным мудаком!
Со всей силой я наступаю ему на ладонь. Лезвие пилы слегка утопает в коже у основания пальца. Прицелившись, я начинаю пилить, периодически задевая обложки книг и его средний палец, дрыгающийся при каждом нажиме. Рву кожу, мясо: капли крови окропляют мою ногу, мой конец, усеивают живот кровавой ветрянкой. Красивый эффект. Художники еще называют его — звёздное небо. Берете кисть, макаете в краску, а затем, с нажимом, проводите пальцем по щетине. Щетина быстро выпрямляется, выстреливая каплями в холст. Так можно нарисовать звёздное небо. Моё небо сегодня багрового цвета.
С конца капает на пол.
От сигареты отламывается нарост пепла, а из носа вытекает дым.
В дверь постучали, спустя минуту начали долбить.
Мать у меня была еще тем параноиком. Всё боялась, что какой-нибудь извращенец вломиться в нашу квартиру посреди ночи и изнасилует её, а потом и меня. И вот чтобы обломать насильника, она поставила самую дорогущую дверь. Кидая сальные взгляды на мамашу в халате, монтажники обливались потом, устанавливая нашу дверь. Дверную раму поднимали впятером. Свёрла раскаливались до кросна, углубляясь в бетон на 30 сантиметров. Повсюду пыль и недовольные соседи, осмелившиеся позвать местного участкового. Но оно того стоило. Когда все вопросы были решены, мы стали жить внутри “банковского сейфа”, закрывающегося исполинской дверью толщиною с футбольный мяч.
— Не бойся, пацан, — сказал тогда монтажник, ныряя с мамой в комнату, — выдержит выстрел из танка!
Я вспомнил его слова, почувствовав новый удар в дверь.
Минут 20
