Осень семнадцатого (СИ) - Щепетнев Василий Павлович
— И мы закажем еще три ледокола, ужо тогда поглядим! — размечтался я, увлеченный картинами будущего. — Сначала наладим маршрут Рим — Енисей, а потом, глядишь, и Рим — Владивосток!
Я люблю иногда помечтать о небесных кренделях, что есть, то есть; кто из нас не грешит этим на диване после обеда?
Ольга, выслушав мои планы с милой улыбкой, мягко вернула меня на грешную землю.
— Алексей, ты собирался показать мне новую историю о капитане Петрове, — напомнила она мне своим тихим, но настойчивым голосом.
О капитане Петрове, герое моих рисованных историй, я новых сюжетов не писал, в смысле, не рисовал, да пока и не собирался. Пусть сначала прежняя его история обретет жизнь на кинопленке; всё хорошо в меру, а излишнее усердие лишь вредит делу. Но тон Ольги, ее чуть заметный взгляд дали мне понять, что дело не в капитане. Просто ей нужен благовидный предлог, дабы поговорить со мной наедине, без присутствия неизменной Трины, чья преданность, увы, не всегда означала тактичность. И я, конечно, был готов предоставить предлог, мне не трудно.
— Да, наброски в кабинете, — ответил я, подыгрывая Ольге. — Если хочешь, то покажу. Они, правда, еще весьма сыры. Дозревают.
И мы, оставив Трину с японским чаем, проследовали в мой кабинет. Чай этот — особая история, его в магазине не купишь. Прислали в подарок. Вернее, не просто прислали, а Император прислал, такие вот дела. Мне всегда казалось забавным это сочетание: изысканный, тонкий напиток из страны Восходящего Солнца, известной своим хрупким искусством и самурайским кодексом, — и наша русская действительность с ее необъятными просторами и прямолинейными помыслами. Дар был, несомненно, дипломатическим жестом, частью той сложной игры, которую вел отец на дальневосточных рубежах империи. Каждая чашка такого чая была напоминанием о хрупком равновесии сил, о договорах, союзах и неизбежных компромиссах, из которых соткана большая политика.
Кабинет в Тереме относительно большой, он, по задумке, копирует кабинет Papa в Александровском дворце. В две трети от оригинала. Даже бильярдный стол есть, тяжелый, темного дерева. В бильярд я не играю — хорошо не умею, а плохо наследнику невместно, может, когда-нибудь позже, — но стол оказался незаменим: на его просторах удобно раскладывать рисунки, фотокарточки, исписанные листы бумаги, крупномасштабные карты или, как сейчас, чертежи нового ледокола. Это был своего рода альтернативный командный пункт, где вместо флажков и фигурок корабликов царили плоды моей фантазии — приключения капитана Петрова.
Уселись — на широкий диван, рядышком. Ольга никак не могла начать разговор, что на нее, обычно смелую и решительную, совсем не похоже. Она вздыхала, оглядывала кабинет с его строгой мебелью, книгами в высоких шкафах и тем самым бильярдным столом, опять вздыхала. Молчание затягивалось, становясь почти осязаемым.
— Это по поводу сватовства? — я решил прийти на помощь, произнеся слова как можно более буднично, словно речь шла о выборе нового платья.
Она облегченно выдохнула:
— Да. Как ты догадался?
— Я как-никак цесаревич. Будущий император, — пожал я плечами. — Потому Papa со мной не то, чтобы советуется, но как бы… держит в курсе. В общих чертах, но держит. Особенно когда дело касается судеб династии.
Ольге в ноябре исполнится двадцать два. Вполне свадебный возраст для любой другой девушки. Но великая княжна — это не баронесса какая-нибудь, даже не графиня. Её брак — это государственное дело, акт высшей политики. Мне вспомнились героини Толстого: Анна Каренина, вышедшая замуж по расчету в семнадцать, Наташа Ростова, обретшая счастье в двадцать. Толстого я читал этим летом. То есть там, в двадцать первом веке, по школьной программе я как бы знакомился с романами Толстого, но очень и очень поверхностно. Кратенький пересказ в Интернете. Неинтересен мне был Толстой, князь Андрей, граф Пьер, барон Берг. Что мне до них? А вот сейчас — читал, стараясь понять логику поступков. Не скажу, что преуспел.
— И как бы ты посоветовал? В смысле — что мне делать? — спросила она, и в ее голосе послышалась неуверенность.
Сватался, как я и предполагал, румынский принц Кароль, сын и наследник короля Фердинанда. Страна, конечно, не самая большая и влиятельная, но… Но в политике важна каждая пешка на доске. Румыния, с ее выходом к Черному морю и непростыми отношениями с Австро-Венгрией, была фигурой отнюдь не последней важности.
— Безотносительно чувств, — начал я, стараясь говорить максимально объективно, как настоящий политик, — Кароль, вероятно, станет королём Румынии. Это факт номер один.
— И? — подстегнула меня Ольга.
— А ты, опять же безотносительно твоих симпатий или антипатий, вероятно, станешь императрицей России.
— Это почему? — делано удивилась она.
— По целому ряду причин. Не буду повторяться, но наука, увы, говорит, что шансов дожить до двадцати лет у меня немного, — произнес я прямо, без тени жалости к себе. — А уж жениться, обзавестись потомством — меньше, чем немного. Я постараюсь, конечно, изо всех сил постараюсь, но статистика — вещь упрямая. А Papa…
— Да, Papa…- тихо повторила Ольга, и в ее глазах отразилась общая для нас всех боль.
Papa угасал. Постепенно, почти незаметно для постороннего глаза, но неуклонно. Та катастрофа, что случилась в четырнадцатом, оказалась медленной пулей, засевшей в самом сердце империи. Медики, конечно, твердили стандартные фразы о том, что нельзя терять надежду, но обычно они их произносят именно тогда, когда надежды уже не осталось. Уповать на чудо, конечно, и можно, и нужно, мы люди верующие, но мы не просто любящие дети. Мы были наследниками, обязанными думать не только о Государе, но и о Государстве.
— И потому тебе уезжать в Бухарест — идея так себе, — резюмировал я. — И Каролю отказываться от короны, пусть и Румынской, — тоже идея из разряда фантастических. Мне сложно представить брак, при котором супруги живут в разных столицах и носят короны разных империй. В общем, пустое это, Ольга. Красивая, но неосуществимая сказка.
— Я и сама думаю, что пустое, — согласилась она с облегчением. — Но что же тогда?
— Тебе, Ольга, — сказал я, переходя к конструктивным предложениям, — нужен принц, но не наследник. Кто-то, кто будет при тебе, а не ты при нем. Например, принц Николай, младший брат того же Кароля. Умный, образованный юноша. Думаю, он будет не прочь променять Бухарест на Петербург, поближе к гаражу Papa.
— Причем здесь гараж? — не поняла сестра.
— Николай обожает автомобили, это его страсть, — пояснил я. — А Румыния — страна небогатая, и у младшего принца нет собственного «Роллс-Ройса», о котором он так мечтает. У нас же возможностей больше, у нас этих’Роллс-Ройсов' куры не клюют.
На самом деле 'Роллс-Ройсов всего два, но кто считает?
— Погоди, погоди, — остановила меня Ольга, — этому Николаю всего четырнадцать лет, он лишь на год старше тебя. Какой из него муж?
— Подождешь, сколько там потребуется. В нашем положении четыре — пять лет пустяк, — возразил я. — Но я, конечно, не настаиваю. Это просто вариант. Главное, чтобы твой избранник не был кровным родственником. Родственные браки — вот что на самом деле губит династии. Куда ни посмотри — все друг другу кузены, племянники и троюродные дедушки. От этого — болезни, вырождение, чему я, увы, живой пример. Так что и заграничные принцы из наших многочисленных родственников, и наши великие князья тебе точно не годятся.
— И кто же мне тогда остается? — развела она руками.
— Весь мир, Ольга, весь мир! — воскликнул я, мысленно перебирая альманах — Gotha-. — Бурбоны, например, испанские или французские в изгнании. А не нравятся Бурбоны — можно посмотреть на Восток. Взгляни на Японию. У императора Ёсихито четыре сына. Старший, Хирохито, понятно, не годится, он наследует хризантемовый трон, а вот в отношении младших — принцев Титибу, Такамацу и Микаса — можно и подумать. Ладно, Микасу считать не будем, но остальные вполне, вполне. Союз с древней, но набирающей силу империей был бы стратегически верен.
