Благословенный 3 (СИ) - Коллингвуд Виктор
Узнав, что император прибыл из Петербурга, ко мне поспешил командир Кронштадтского порта — престарелый, но энергичный адмирал Пётр Иванович Пущин.
— Люди целы? — отрывисто пролаял я, лихорадочно осматривая пожарища, пытаясь хотя бы на глазок оценить размер ущерба.
— На кораблях имелись лишь сторожа, Ваше Величество. Команды на зиму поселены в Кронштадте!
— Корабли разоружены?
— Так точно, Ваше Величество!
Ну, хотя бы взрыва крюйт-камер можно не опасаться!
Корабли горели всю ночь, день, и всю следующую ночь. К утру следующего дня от них остались лишь чёрные, дымящиеся днища, слегка колыхавшиеся на воде — из-за сильного жара толстенный, в полтора фута, лёд возле сгоревших судов растаял на несколько саженей вокруг. К сожалению, против нас сработал мой приказ убирать снег с палуб. Ещё несколько лет назад я приказал очищать корабли от снега, чтобы уменьшить гниение верхней части и трюмов корабля. Если бы не это, должно быть, пожар ограничился бы одним-единственным кораблём, поскольку падавшие на палубы горящие щепки и головни попросту потухли бы в толще снега.
На следующий день в Кронштадт приехали Макаров и Скалон. Пока я отсыпался в доме адмирала Пущина, они осмотрели «место происшествия», придя к тем же выводам, что и я.
Военная гавань Кронштадта недостаточно велика. Это было известно давно, и поэтому Балтийский флот всегда делили на две эскадры: Ревельскую и Кронштадтскую. Совсем рядом — Купеческая гавань, где стоят самые разные, в том числе и иностранные суда, которым не посчастливилось быть застигнутыми в Кронштадте зимним ледоставом. Территория Средней гавани, как оказалось, охранялась недостаточно тщательно; бывало, матросы военных судов водили «в гости» собутыльников из города и Купеческой гавани.
Постепенно картина произошедшего становилась ясна. Корабли Средиземноморской эскадры стояли чересчур близко друг к другу. Когда загорелся крайний, 74-пушечный «Ростислав», порывами ветра на соседние корабли стало перебрасывать искры и целые горящие головни. Вскоре загорелся стоявший поблизости 74-х пушечный «Принц Густов», за ним –100-пушечный «Двунадесять Апостолов», 66-ти пушечные «Ретвизан» и «Эмгейтен»*.
Всеобщее удивление привлекло одно обстоятельство: удивительно, но стоявший рядом с «Эмгейтеном» 66-ти пушечный «Граф Орлов» не пострадал, как и 66-ти пушечная «Европа». А вот стоявший немногим далее новейший «Всеволод» также сгорел. Как это получилось, совершенно непонятно, ведь не могли же горящие головни перелететь через два корабля и упасть на третий! Что-то здесь не так!
— Ищите! — приказал я Скалону.
Начали искать, и вскоре нашли: на нижней палубе «Европы» была обнаружена «адская машина» — неопрятная кипа промасленной пакли, в глубине которой притаилось устройство с часовым механизмом и кремневым замком. Эту штуку отдали Кулибину, который, разобрав часовой механизм, выяснил его устройство. Адская машина представляла собою обычные карманные часы, по истечению установленного времени запускавшие колесцово-кремневый замок. На «Европе» он не сработал, вероятно, из-за инея, покрывшего металлические части и заблокировавшего механизм. Позже удалось найти ещё одну адскую машину прямо в крюйт-камере корабля «Три Иерарха».
Я немедленно устроил совещание: Макаров, Скалон, и я.
— Допросите всех! Надо выяснить, кто имел доступ на сгоревшие корабли, кто вёл себя необычно; может быть, у кого-то из экипажа вдруг появились шальные деньги или даже необычные любовные похождения. Всё, выходящее за рамки обычного пребывания на зимних квартирах должно быть изучено. Не может быть, чтобы никто ничего не видел; наверняка кто-нибудь что-то слышал или знает!
— Я примусь за допросы немедленно и лично! — пообещал Антон Антонович.
— Кроме того, обеспечьте наблюдение за командами и мастеровыми. Диверсия увенчалась успехом, а значит, кто-то получит свои тридцать сребреников, и начнёт их тратить! И вот его-то надо будет брать, и допросить с пристрастием. Завербуйте осведомителей во всех кабаках и трактирах Кронштадта и Петербурга, во всех публичных домах и лавках, торгующих дорогими тканями, галунами и прочей дорогостоящей галантереей. Однажды он проявит себя!
* * *
Итак. Общие потери составили 5 старых кораблей (их них два — нашей постройки, и три трофейные шведские), и один новый 54-пушечный двухдечник. К счастью, крюйт-камеры кораблей действительно были опустошены, поэтому ни одного из них не взорвалось. Пушки тоже были сняты; однако погибло много иного имущества — якорей, канатов, навигационного оборудования, парусов.
И кого, интересно знать, следует за всё это благодарить? Кто у нас так сильно не желал, чтобы Средиземноморская эскадра отбыла на Мальту?
Похоже, кое-кто бросил мне вызов. Похоже, кое-кто оборзел. Судя по всему, мне предстоит долгий танец со смертью, когда слова лишь скрывают действительные намерения, а схватка происходит в кромешной темноте, где моральные устои цивилизованного общества забыты окончательно и надёжно.
Ну, что же, так тому и быть.
* — в то время трофейные корабли обычно не переименовывали. Они продолжали служить под прежними названиями.
Глава 9
Следствие быстро вышло на двух подозрительных субъектов: обер-кондуктора с фрегата «Рафаил» и баталёра с корабля «Европа». Оба они имели контакты с английскими моряками многочисленных торговых судов, застигнутых в Кронштадте ледоставом. Впрочем, и без того гадать об авторстве поджога не приходилось: английский флот, несмотря на возрастание сил французской средиземноморской эскадры, фактически блокировал Мальту. Делалось это не напрямую: англичане под предлогом борьбы с военной контрабандой просто досматривали все прибывающие туда суда, практически не пропуская никакие наши грузы. Дипломатические протесты ничего не давали — нашего посланника, Семёна Воронцова, со всеми претензиями просто отсылали в английский призовой суд в Гибралтаре. Мне же решительно нечего было послать в Средиземное море — потеря в феврале шести линейных кораблей на рейде Кронштадта была очень чувствительна. Даже захваченные под Выборгом шведские корабли уже не спасали — с тех пор прошло 7 лет, много судов, участвовавших в войне 1788–1790 гг., по старости уже вышли из строя или находились «на грани». Отправка каких-либо сил с Балтики была теперь невозможна — нельзя было ещё сильнее ослаблять флот! В итоге сильно урезанная после пожара эскадра под командованием молодого капитан-командора Чичагова всё же готовилась к выходу в Средиземное море, но сил этих было явно недостаточно…
Так или иначе, учиненноё свинство, в авторстве которого я ни секунды не сомневался, требовало ответных симметричных мер.
Я давно уже приглядывался к ирландцам, а те приглядывались к нам. Эмиссары Эйре ещё в прежнее царствование неоднократно показывались в Петербурге со всякими заманчивыми предложениями. Пожалуй, пришло время их принять и предметно поговорить! Не то, чтобы мне очень хотелось раздувать в чужих владениях пламя мятежа, однако, как известно, Ирландия в итоге так и так станет независимой — и почему бы не помочь им сейчас?
И вот, один из руководителей подпольного Сопротивления инкогнито прибыл в Петербург из Парижа.
Внимательно всматриваюсь в своего собеседника. Некий Теобальд Уолф Тон, (соратники зовут его просто"Вольф") — молодой горбоносый господин с яркою внешностью, напомнившей мне юного Ринго Старра. Честный малый, доведённый обстоятельствами до организации мятежа против «законного» правительства Англии.
— Ваше Величество, — начал он, — я счастлив, что удостоился личного приглашения в Петербург. Но прежде всего, разрешить мне объясниться по поводу моих отношений с французами, считающимися врагами вашей нации. Скажу прямо: я всегда рассматривал господство англичан как бич Ирландии, полагая, у народа моей страны не может быть ни счастья, ни свободы, пока сохраняется эта связь. Повседневный опыт и каждый возникающий факт убеждали меня в этой истине, и я решил, если смогу, разделить эти две страны. Но поскольку я знал, что Ирландия сама по себе не сможет сбросить ярмо, я искал помощи везде, где мог ее найти; и я поехал во Францию, страну, всегда противостоявшую англичанам, и вступил в союз с Директорией. Если бы у меня была надежда на помощь со стороны Сатаны, я, пожалуй, не задумываясь, уступил бы ему свою душу!
