Чужой гость - Ярослав Маратович Васильев
Ехать пришлось на автобусе, и Василиса невольно порадовалась, что они удачно зашли за этюдником. Очень уж нервировали снисходительные взгляды, которые на них все бросали поначалу – ещё одна романтическая парочка молодых людей. Но дальше замечали ватман и этюдник, и взгляд мгновенно становился равнодушным: а-а-а, это с художественной школы на пленэр едут. Всё равно, едва в динамиках автобуса прозвучало «остановка Кабельный завод», из салона на улицу Василиса чуть ли не выпрыгнула, к мосту двинулась быстрым шагом.
Дорога поначалу шла мимо лесополосы, отделявшей промзону, и Василиса специально заговаривала зубы так, чтобы Глеб всё время смотрел именно туда. Ему с одной стороны зрелище вроде привычное, в эко-куполе леса росли, а с другой стороны совершенно одичавшие заросли деревьев и кустарников, густо усеянные высохшей травой и жёлтыми листьями, парня заворожили. Естественный процесс смены времён года он наблюдал первый раз в жизни.
– А теперь обернись налево.
Ветер как раз стих, зеркальная гладь Рыбинского водохранилища матово сверкала куском прозрачного серовато-зелёного хрусталя. Солнце бросало в водяную зыбь мелкие медово-жёлтые кругляши, собиравшиеся в широкое золотое монисто солнечной дорожки. Вернулся ветер, осторожно потрогал воду, солнечные монетки запрыгали с одного бурунчика на другой, утопая в серебристой пене.
– Это… это вода? Как красиво… Никогда в жизни не видел столько воды. Читал, но даже представить не мог.
– Во-от. Наш мир в этом получше твоего будет. Ладно, смотри, а я пока рисовать стану.
Первые несколько листов Василиса рисовала то просто пейзаж, то пейзаж и жадно смотревшего на Волгу парня. Заодно, пользуясь тем, что от зрелища Глеб словно немного опьянел, понемногу выспрашивала у него про его родину. И наконец, решила сделать подарок. Глеб как раз рассказывал, как первый раз уже после училища участвовал в рейде по старым бункерам – после войны с керхерами, особенно возле бывших стартовых столов, осталось немало заброшенных построек и развалин. На очередном листе Василиса решила изобразить услышанную историю. Светило в зените белесого неба обдаст жгучею волной. Безжалостное око глядит на знойную пустыню. Нагроможденье жёлто-бурых песков, сотворённые ветрами извилистые дюны под ногами душными волнами разбиваются о развалины. Взгляд подавлен пустотой и безлюдной тишиной, в каждой песчинке витает забытый дух пустынных призраков отгремевшей войны. Живые здесь одни тощие колючки и шипокобры – похожи на вытянутых очень длинных ящериц, но стоит их напугать, как прячут лапки, поднимают верхнюю часть туловища и раздувают капюшон иголок – очень похоже на королевскую кобру перед броском. И одинокий, бредущий в изнеможенье путник, которому мерещатся миражи зелёных островов.
– Ай!
По глазам на мгновенье мазнуло липкой чернотой, и сразу в лицо дохнуло раскалённым сухим воздухом. В глаза ударил нестерпимо-яркий свет: они находились посреди пустыни, точь-в-точь как на картине, всё ещё лежавшей на этюднике. И больше ничего родного и знакомого, один Глеб в двух шагах всё так же сжимал в руках пакет и несколько упаковок листов ватмана для акварелей.
– Мы на Опале. Непонятно как, – голос у Глеба был под стать окружающему воздуху, такой же сухой и безжизненный.
В этот момент девушку догнали ощущения с остальных органов чувств. Кожу рук обожгло солнцем, в уши ворвался шорох и шелест мириадов трущихся песчинок, кроссовки на песке стояли не как на утоптанной земле твёрдо, а упруго будто на резине. В нос ударил тухло-гнилостный аромат разложения.
– Фу, воняет.
– Не поворачивайся! – окрик Глеба запоздал.
Василиса обернулась к источнику запаха – и завизжала. Там лежали остатки человека. Чернобородая голова с выбитой нижней челюстью, рядом валялись оторванные рука и нога, на концах у них махрились мясо и кожа. Остальное тело разодрали в лохмотья, на куски, обглодали и бросили. Темнело огромное бурое пятно крови, завершали зрелище разбросанные вокруг обгрызенные кости с остатками мяса и клочками одежды. И шипели, распушив иголки «капюшона» три шипокобры. Девушку вырвало сначала остатками обеда, потом одной желчью.
Испуганно убежать сломя голову Василисе не дал Глеб. Поймал – хватка у него оказалась железная, пару секунд держал, дальше силой крепко поцеловал. И тут же содрал с девушки блузку. Василиса задохнулась от возмущения, труп был забыт.
– Так. Спокойно. Говорят, от истерики пощёчины помогают, но и так неплохо вышло. Блузку на голову от солнца, повторяй за мной. Ветровку как халат. Иначе сгоришь. Получилось? А теперь медленно, не оборачиваясь, идёшь за мной.
Кругом царило гнетущее безмолвие. Глеб шёл впереди, выдерживая одному ему известное направление, словно держал в руках компас, Василиса брела позади него. В горле мгновенно пересохло, глаза слепило от солнца, золотистого блеска под ногами и мелкого песка. Иногда попадались занесённые песком обломки и невысокие развалины, но Василисе было не до них. Наконец обнаружился вход в какой-то тоннель, и они вошли туда. Воздух здесь был такой же сухой, но хоть какое-то убежище от зноя. Пол, напоминавший растрескавшийся бетон, был покрыт мелким песком, зато из глубины тоннеля по ощущениям тянуло прохладой.
– Подожди меня здесь. Вглубь не заходи. Я должен осмотреться. Подождёшь?
Глеб пристально посмотрел в лицо девушке, явно опасаясь новой истерики и просьб её не оставлять одну. Заорать и в самом деле хотелось, но, не понимая где, без еды и воды они умрут в пустыне. И очень быстро. Труп же означал, что где-то поблизости хоть плохие, но люди. Василиса стиснула зубы и выдавила из себя:
– Иди. Я… Я дождусь.
Девушка села прямо на пол, обхватив колени. Едва Глеб растворился в сиянии пустыни, как страхи и сомнения захлестнули Василису с головой. Правильно ли она поступила? Дождётся ли она Глеба? А если с ним что-то случится? Если нападёт какая-нибудь тварь вроде тех, что она видела в прошлый раз?
