Шикша (СИ) - Фонд А.
А после ужина состоялось общее собрание. Мы сидели в столовке над стаканами с остывающим чаем и над тарелками с нетронутыми конфетами «Южная ночь» и «Кара-кум». Аннушка сегодня не только расщедрилась на конфеты, но и расстаралась с ужином. Но, по-моему, никто на это внимания не обратил. Еда была проглочена механически, и сейчас все ждали одного — когда я признаюсь в содеянном.
Во всяком случае, по многочисленным косым взглядам в мою сторону я думала именно так.
Собрание начал лично Бармалей:
— Товарищи! — начал он глухим голосом, но по мере выступления, голос его окреп и зазвенел от сдерживаемого негодования, — сегодня у нас в лагере произошло отвратительнейшее событие. Оно отвратительно и мерзко даже не потом, что это была именно моя кошка, которая уже много лет была моим другом. А потому, что кое-кто из вас зверски замучил и убил беззащитное животное! Только фашисты так издевались над нашими людьми!
Он сделал паузу и нахмурился. Все молчали.
— Товарищи! — продолжил Бармалей, посмотрев каждому из нас поочередно в глаза, — Этот акт вандализма не красит советского человека и бросает тень на весь наш коллектив! И мы должны сейчас выяснить — кто это сделал. Но прежде я хочу обратиться к преступнику. Кто бы ты ни был. Если ты прямо сейчас честно во всем сознаешься, я обещаю, что тебе ничего за это не будет! Я лично не позволю. Мы вызовем на завтра самолёт и отправим тебя в Кедровый. Итак! Даю тебе пять минут. Отсчет пошел.
Он замолчал, притянул к себе кружку с чаем и шумно отхлебнул в звенящей тишине. Все хранили молчание и смотрели на меня. Тишина сгустилась так, что даже дышать было невыносимо.
Я сидела с деланно независимым видом и чувствовала, как наливаются горячей кровью уши. Руки же мои были ледяными и мелко-мелко дрожали. Поэтому я зажала их между коленками и вот так сидела. В голове билась единственная мысль — «лишь бы не расплакаться». Я сцепила зубы и стеклянным взглядом уставилась на столешницу, чтобы не видеть все эти осуждающие глаза. По столешнице ползла муха. Она ползла медленно и тянула одну лапку, но при этом упорно преодолевала все препятствия на пути: сперва перелезла через грязную вилку, затем, выдерживая ровную дистанцию, полукругом обошла кружку с горячим чаем, затем проползла по упавшей макаронине по-флотски и по крошкам от сухарей, и я загадала, что если она сейчас преодолеет вон то липкое пятно от варенья, значит всё у меня будет хорошо…
Муха ползла, ползла и почти на выходе из пятна окончательно увязла, пронзительно зажужжав.
— Товарищи! — голос Бармалея заставил меня вздрогнуть (я чуть не подпрыгнула).
— Ну что же, — продолжил он. — Время для признания вышло. У нашего преступника не хватило духу сознаться. Впрочем неудивительно. Ведь душонка у него подленькая и трусливая. Это он только кошек мучить умеет, и то, пока никто не видит!
Он вздохнул и покачал головой:
— Теперь давайте разбираться по порядку. Виктор Леонидович, кто сегодня был в хозке?
Все опять посмотрели на меня, и я мучительно покраснела. Старалась сдержаться, но чувствовала, что на глаза набегают предательские слёзы и щеки мои пылают.
— Горелова была! — вякнула Нина Васильевна злорадным голосом.
— Нина Васильевна! — укоризненным, но непреклонным тоном попенял ей Бармалей, — я вам слово еще не давал. Мы выслушаем всех. По очереди. И вас в том числе. Итак, кто был сегодня в хозке?
Дон Педро засуетился: подскочил, сел, вытащил из кармана носовой платок, вытер лысину и хрипло ответил:
— В хозке весь день работала Горелова! Проводила инвентаризацию продуктов.
— Ну вот, я же говорила! — опять не удержалась Нина Васильевна и в ее голосе звучало явное торжество.
— Нина Васильевна! — жестко сказал ей Бармалей, — вы меня не услышали? Еще одно слово, и вы покинете это собрание. Вам ясно?
— Ясно… — теперь уже покраснела Нина Васильевна и потупилась.
— Продолжайте, Виктор Леонидович, — кивнул Бармалей в сторону Дона Педро.
— Вот собственно и всё, — развел руками Дон Педро.
— Понятно, — поморщился Бармалей и посмотрел на меня:
— Зоя Борисовна. Расскажите, как долго вы работали там. Кто ещё заходил в хозку? В общем, всё, что видели.
— Я перебирала в хозке продукты, — сипло ответила я, кашлянула, и продолжила, — заходили много кто. Постоянно кто-нибудь заглядывал. Дальше не знаю.
— Так, — почесал затылок Бармалей. — А ты выходила оттуда? (он перешел опять на «ты» и я поняла, что гроза отчасти миновала).
— Нет, — покачала головой я.
— Кто-нибудь может подтвердить это? — обвел нас всех взглядом.
— Я могу, — сказала Аннушка. — Зоя работала в хозке, мне было слышно, как она перебирает продукты. Гремела банками. Так что я могу сказать, что всё это время она практически была у меня на глазах.
— И что, даже в туалет не выходила? — едко ввернула Нина Васильевна и покраснела, глянув на Бармалея. Но тот как раз задумался и выгонять её не стал.
— Мы вместе один раз выходили в туалет, — пожала плечами Аннушка, — я была первая, Зоя подождала меня на тропинке, потом я подождала её.
— Одной страшно? — хохотнул Валерка.
— Нет, — укоризненно покачала головой Аннушка, — прошлый раз от ветра разодрало «дверку» в нашей туалетной будке, там теперь, как не прикрывай — всё видно, поэтому мы по очереди покараулили, чтобы никто случайно не увидел.
— Виктор Леонидович, — спохватился Бармалей, — слышал? Займись завтра с утра.
— Дмитрий, — Дон Педро кивнул и делегировал полномочия Митьке. — Ты слышал? Завтра с утра чтоб исправно всё там было.
Митьке перепоручать было некому, поэтому он со вздохом кивнул.
Собрание продолжалось.
Удалось разобраться, что в хозку заходил Колька, и даже дважды. Первый раз он взял бинт и зелёнку, чтобы заново перемотать палец Дону Педро, так как тот намочил повязку. Затем зашел, чтобы вернуть пузырёк и бинт на место. Ещё повторно заглядывал Митька — Аннушка его за подсолнечным маслом отправила. Еще туда заходил Валерка за пластырем, чтобы примотать какие-то проволочки в радиорубке, так как изолента закончилась (Колька, кстати, на него сильно ругался за это), потом — Михайлюк брал крупу для приманки в силки (теперь стало ясно, кто все кульки и коробки с крупой так понадрывал) и даже сам Бармалей заглянул мимоходом, так как искал Кольку. Каждому что-то было надо.
Нина Васильевна пыталась рассказать, как я ругала и выгоняла из хозки Кошку, но вместо того, чтобы очернить меня, добилась обратного: как ни странно, даже сам Бармалей (и Дон Педро моментально подключился) встал на мою сторону, мол животным не место рядом с продуктами. И Нине Васильевне в ходе разборки пришлось сознаться, что она тоже заходила в хозку за конфетами.
Затем Бармалей попытался выяснить, кто перед обедом был не на глазах других. И опять, к моему счастью, выяснилось, что постоянно отлучался каждый из наших. Только двое — Аннушка и Игнат были все время на виду.
Следствие зашло в тупик.
— Но не могла же она сама повеситься? — попытался пошутить Фёдоров, но как обычно, вышло не смешно. Не засмеялся никто.
В общем, рано я радовалась. Все опять начали бросать на меня косые взгляды.
— Товарищи, подвел первые итоги Бармалей, — время уже за полночь. Завтра рано вставать. Предлагаю, сделать так: пусть все желающие выступят и пойдем спать. Может, хоть что-то прояснится.
Первым поднял руку Рябов. Он сказал так:
— Товарищи! Я простой геолог и говорить не приучен. Но у нас ЧП. На моём веку, а я работаю в полярных и горных экспедициях уже больше двадцати лет — это впервые. И дело даже не в убийстве кошки. А в том, что среди нас сейчас находится психически больной человек.
По рядам прошелестел потрясённый вздох, а Рябов продолжил:
Да, я считаю, что это — психически больной человек. Ведь наших товарищей — Борисюка, Токарева, Лукьяничева, Захарова, и возможно Уткина кто-то тоже убил таким же уродским, извращённым способом. И пытался убить Зою Горелову.
