Воробей. Том 1 - Андрей Дай
— Да полноте, Анатолий Николаевич, — горько усмехнулся я. — Я доносил тебе, какую клятву потребовала от меня Минни?
— Поразительно, — снова вспыхнул, успокоившийся было, друг. — Просто поразительно. «Клянитесь самым дорогим, что есть в вашей жизни»! Я прежде полагал, что этаким-то делам единственное место — на страницах популярных романов. Ты Герман, господин редкостной отваги, раз решился на такую клятву.
— Никогда не задумывался об этом в таком ключе, — признался я. — Но дав этот обет, я естественным образом стал разменной монетой в политике Ее Величества. Отказаться от клятвы, предать, перейти на иную сторону, какой бы она не была, ныне не позволит мне честь.
— Да-да, — полыхнул огнем в глазах Куломзин. — Именно так. Как всякий благородный человек…
— Ты мне льстишь, — отмахнулся я. — А что касается грозящим мне напастям … Дорогой мой Анатолий Николаевич, не подвергаешь ли ты опасности себя, встречаясь со мной в этом месте. Скажут, будто бы мы стакнулись…
— А если и так? Если и сговаривались? Прими же, Герман, мои обеты во всем быть тебе соратником и помощником. И слово дворянина тому порукой!
— Благодарю, — искренне обрадовался я. — По нынешним временам это дорогого стоит! Если же дело сие обернется так, что нам с тобой придется покинуть государеву службу, поверь, в России множество мест, куда можно еще приложить руки.
— Я никогда в том не сомневался, — улыбнулся тот. — Однако же не верю, что вездесущий Лерхе ныне опустит руки. Доносилось до меня, будто бы тебя называют вторым Сперанским, а Михаил Михайлович был известен светлым умом иредкостной изворотливостью. Что и ты сам не раз сие выказывал, и за которые ценил тебя покойный Государь. Думаю, не ошибусь, если скажу что у тебя давно готов план, как и тут обратить обстоятельства к своей пользе.
— Конечно, — вынужден был признаться я. — План имеется. Но ты же понимаешь, что все будет зависеть от того, каким именно образом они решат мою судьбу. Останусь ли я на службе, или буду вынужден просить отставки? И если останусь, то какое именно место мне уготовлено?
— Ха-ха! Именно так! Именно так. Но я прав! На милость победителя ты сдаваться не намерен. И думается мне, кое-кто еще сильно пожалеет о предвзятом к тебе отношении. А я в том тебе первый помощник!
— Ты, здравый смысл и много-много денег, — добавил я, веселясь. — Будем считать, что Сила с Правдой, на нашей стороне.
Плана не было. Даже наметок плана не могло появиться, пока в стране шло время безвластия. Слишком многое зависело не от меня, чтоб можно было что-либо замышлять. Но делиться своей растерянностью с, решившимся обозначить свою позицию, другом я конечно не стал.
На том наша «тайная» встреча в ресторации с глупым названием — «Фантазия», в общем-то, и закончилась. Куломзин заторопился в канцелярию, а у меня на тот день было назначено еще несколько встреч. В том числе и очень важная — с представителями Московского отделения Торгово-Промышленной палаты.
Дни текли мимо тревожно-серой чередой. Как я уже рассказывал, сгорела паровая мельница на Обводном канале. Редакции газет получили заранее нами приготовленные письма, выражающие официальное отношение правительства к вскрытым следователями фактам. Мутное, застоявшееся болото отечественных негоциантов всколыхнулось, осознав наконец, что никакие связи или капиталы не уберегут более от суровой руки Закона. А вот на высший свет арест Овсянникова не произвел никакого впечатления. Знаковое событие вельможи сочли обыкновенной для черни мышиной возней.
Через неделю после Сретенья в столицу прибыл долгожданный Великий князь Алексей. Явление строителя военно-морской базы на дальней Мурманской стороне сопровождалось небольшим курьезом, послужившим, к счастью, мне на пользу. Дело в том, что слабо знакомый с принятыми в Зимнем традициями, возница высадил своего высокородного пассажира не у Салтыковского подъезда дворца, а у Комендантского, предназначенного для прибывающих ко двору военных. И князь около получаса в нерешительности «прогуливался» возле, не в силах решить, чем вызван такой выбор. То ли это знак, подаваемый ему хозяевами Зимнего, и следует смириться. То ли — провокация, и он должен устроить скандал, потребовав уважения.
И все долгие тридцать минут за метаниями Алексея Александровича, через высокие окна наблюдали сотни людей. Пока слух о случившемся по вине идиота-кучера Non comme il faut не докатился до моего кабинета, и я не поспешил на выручку.
— Какие нынче погоды чудесные, Ваше императорское высочество, — нахально подхватывая Великого князя под локоть и увлекая к Салтыковским воротам, громко воскликнул я. С запада дул сильный пронизывающий до костей сырой ветер. Редкие влажные, напоминающие брызги слюны, снежинки неслись над землей, словно малюсенькие посланцы Провидения, выражающего таким образом отношение к замерзающему на берегах Невы городу. Хорошей погодой эту мерзость мог назвать только записной оптимист.
— Вам, должно быть привычны северные холода, — продолжал тащить я князя Алексея. — А вот мы отвыкли уже…
— А, Герман, — очнулся, наконец, тот, начав осознанно переставлять ноги. — Вы всегда были на моей стороне. Скажите же мне сейчас. Что это все должно означать?
— Несчастный случай, Ваше императорское высочество, — скривился я. — Глупая ошибка, не более того. Курьез, и ничего более.
— Я вам верю, Герман, — обрадовался князь. — И благодарю. Я уж было решил…
— Вам еще только предстоит решать, Ваше императорское высочество, — выдал я мрачное предсказание. — Может статься, что именно ваше решение станет наиглавнейшим.
И попал, что называется не в бровь, а в глаз. Похороны моего Государя были назначены на девятнадцатое февраля. А уже двадцать первого, собравшиеся в Мраморном дворце члены императорской семьи «родили» документ, с иезуитским изяществом, названный февральской резолюцией. То есть, некое коллегиальное решение, обязательное для исполнения, но не требующее подписи главы государства.
«Божией милостью, Ея императорское величество, императрица Мария Федоровна, будучи волею почившего в Бозе драгоценного супруга, императора Николая, и до совершеннолетия цесаревича Александра, назначена управительницей Государству Российскому, пребывая в печали и тоске, безмеры от того страдая, и не в силах исполнить сие, просит Великого Князя Александра Александровича принять на себя бремя охранения Нашей Державы и Самодержавия»…
3. Мартовские хвосты
Четвертого марта император Германии подписал указ о запрещении вывоза лошадей за пределы страны. А двумя днями спустя в Сенкт-Петербург прибыл чрезвычайный и полномочный посланник кайзера, барон фон Радовиц. Вольно или невольно растормошивший наше, притихшее было после помпезных похорон Государя, политическое болото. Берлин, вновь точивший зубы на оправившийся от разгрома семьдесят первого года Париж, желал получить гарантии дружественного нейтралитета от опасного и непредсказуемого восточного гиганта.
Пока сопроводительные документы посланца неспешно путешествовали по
