СССР: вернуться в детство 3 (СИ) - Войлошников Владимир
*«Не верю!!!»
Еле как народ успокоился. Я всё ещё стояла у трибуны. Дядька-председатель посмотрел на меня сердито. Все планы я ему, видать, поломала.
— Ещё два слова, — акустика в зале, кстати, отличная. — Всё, что мы апробируем на базе нашей станции — никакие не секретные технологии. Всё делается для того, чтобы людям стало легче и лучше жить. Веселее**, — непроизвольно добавила я, и председатель слегка вздрогнул.
**Знаменитая фраза Сталина:
«Жить стало лучше, жить стало веселее!»
Нет, мне его не жаль. О чём ты думаешь, дядя? О мягком кресле?Я сосредоточилась на зале:
— Скорее всего, бо́льшая часть наших экспериментов будет интересна жителям в первую очередь тех регионов, которые сходны с нашим по ряду климатических показателей. Однако, мы могли бы организовать обмен опытом. Все наши наработки мы могли бы выслать, например, Марии Степановне, из ВНИИОК, мы с ней как-то подружились, а вы бы уж тут организовали обсуждения, апробацию на своих опытных участках. По обмену премудростями, так сказать. И нам бы что-нибудь интересное в ответ посоветовали. Это же здорово, когда страна сообща решает поставленные перед ней сложные задачи, а не каждый копошится в своём углу.
Это неожиданно вызвало аплодисменты, и меня аж слегка накрыло, так что со сцены я сходила на несколько трясущихся ногах. Плюхнулась в кресло рядом с мужем.
— Ну, ты, мать, дала! — Вовка пожал мне руку — и тревожно заглянул в лицо: — Ты чего трясёшься-то? Ну-ка успокоилась.
Я кивнула:
— Щас-щас… — и начала дышать, дышать, на четыре счёта вдох, на восемь выдох…
Следующий оратор внезапно начал со слов, что, мол, отрадно видеть такую молодёжь, и это, дескать, внушает оптимизм и прочее, и что так и надо: не разговоры разговаривать, а ставить перед собой конкретные цели и идти к ним, и что вот — их молочная отрасль совсем неплохо себя показала, и теперь они кое-что обсудят с товарищами и, возможно, изменят в следующем году некоторые подходы…
Короче, всякое было занимательное. Действо длилось три часа с перерывом, и я с трудом досидела до закрытия. Потом к нам начали подходить люди, просить адрес, оставлять свои…
ПО-ДОМАШНЕМУ
В восемь вечера мы, наконец, распростились с последними желающими переговорить. Чувствовала я себя выжатой, как мочалка. Мария Степановна терпеливо стояла чуть в стороне.
— Мария Степановна, вы уж простите, надеюсь, мы вас не подвели?
— Нет-нет, что вы! Напротив, всё очень правильно!
Я вздохнула с мыслью, что у начальства может быть своё мнение на счёт правильности.
— Вы бы подсказали нам: где тут у вас гостиница? — спросил Олег Петрович. — А то вечер уж, а я с двумя детьми на улице, с обеда не евши…
— Ой, — всплеснула руками Мария Степановна, — в эту гостиницу не пробьёшься! Вечно у них номеров нет. Поедемте к нам? У нас три комнаты, разместим вас, поужинаем. В домашней-то обстановке лучше?
Бессменный шофёр (надеюсь, он днём хотя бы где-то поспал?) домчал нас по почти пустому вечернему городу к окраинам. Маленькие двухэтажные дома, по шесть-восемь квартир в каждом, выстроились вдоль улицы, красиво обставившись палисадниками. Во дворах кое-где ещё сидели на лавочках, играли в домино, даже дети крутились на каруселях.
— Я с папой живу, — слегка покраснев, предупредила Мария Степановна, и по взгляду Олега Петровича я поняла, что это важная информация. Так-так.
Мы гуськом поднялись на четыре ступеньки — до площадки первого этажа, и Мария Степановна зашуршала замком. Также гуськом вошли мы в прихожую. Из глубины квартиры доносилось постукивание, словно кто-то идёт с тростью.
— Папа, у нас гости! — громко объявила хозяйка.
Стук приблизился, и в дверном проёме показался седой уже мужчина. Трости не было. Но вместо правой ноги был простой деревянный протез.
— Здравствуйте, — он оглядел нашу компанию, — это вот с Иркутска, за козами?
— Ага, — жизнерадостно ответила я. — А меня Оля зовут. А вас?
— А меня Степан Митрич. Или деда Стёпа, если тебе так больше понравится.
— Очень приятно, — мы церемонно пожали руки, и все как-то разморозились, начали представляться, здороваться, Мария Степановна побежала на кухню хлопотать…
Конец ужина я помню плохо. Да я, если честно, и середину-то почти не помню. Девять вечера. Всё-таки в Иркутске уже час ночи, да прошлую ночь спали не пойми как. Вроде бы, кто-то раскладывал большой диван, на который предполагалось уложить детей — нас с Вовкой. Мыслили люди целомудренно, и никому никаких пошлостей по поводу двух восьмилеток в голову не пришло. Вот и ладно, а то я как-то не очень одобряю, когда стараются найти грязное там, где его нет. И вообще, можно я уже упаду?
Ночью я (как это часто со мной бывает, уж простите за подробности) проснулась в туалет. Пришла — Вовка лежит, локтем от света закрылся, а в окно луна фигачит, яркая-преяркая, как прожектор. Пошла я шторы задёрнуть, слышу — в палисаднике на лавочке, прямо под окнами, тихонько разговаривает кто-то. Выглянула — ё-моё, Олег Петрович с хозяйкой, и, кажись, уже за ручки держатся… Я постаралась максимально неслышно перекрыть поступление лунного света и завалилась к Вовке под бок. Ну, а что? Он разведён, она не замужем. Люди свободные…
УТРЯСАЕМ
Утром мы снова поехали по инстанциям. На опытную площадку. В институт. В какие-то местные отделы. Взрослые много договаривались, передоговаривались, согласовывали, доказывали и спорили. Вчерашняя конференция поплыла кругами по воде, и местный облисполком уже постановил, что они тоже организуют у себя ни больше ни меньше, а юннатскую опытную сельскохозяйственную станцию — и, конечно же, сразу же хотят на базе этой станции заниматься молочным козоводством. Что крестьянин, то и обезьянин, блин. Главное, они у нас под это дело чуть половину коз не отжали!
Пришлось нам с Вовой применить максимальную изворотливость в аргументации. Сдались они на том моменте, что опытная лаборатория ВНИИОК уже начала селекционную работу по улучшению молочных качеств, и юннаты, под руководством старших товарищей, могли бы её продолжать. А мы, так сказать, заберём уже ненужные исходники. Тут нас неожиданно поддержала Мария Степановна. У меня вообще есть подозрение, что она под такой поворот событий замыслила ещё сильнее разбавить это помесное стадо своими любимыми зааненцами — и, возможно, получить устойчивую новую породу, кто знает?
Приятным бонусом оказалось, что дойных животных нам продали по прейскуранту списанных, с учётом «износа» — то есть, чем старше, тем дешевле, а молодёжь — вообще как выбраковку! В итоге вместо четырёх с половиной тысяч, которые я готова была выложить на бочку, мы заплатили чуть больше полутора.
Дальше возникли вопросы, которые я со своим капиталистическим мышлением вообще не срисовала.
В дороге коз, понятное дело, нужно было кормить. А за корма все — все! — хозяйства цеплялись судорожно, включая тот самый овцеводческий институт. Все боялись, что самим не хватит.
— И как мы их повезём? — тупо спросила я. — С полдороги хоронить начнём, что ли?
Мария Степановна сердилась и спорила с начальством:
— Как вы себе это представляете? В «Восточно-Сибирскую правду» уже пошёл материал об организации поддержки их инициатив нашим институтом — и потом что? Напишут, что пожалели кормов в дорогу и всё племенное стадо погибло? Мы с вами как прозвучим в этом случае?
Директор института, едва не скрипя зубами, подписал бумагу на выделение сена и внезапно мстительно добавил:
— И вы, Мария Степановна, готовьтесь. Каждые триста-пятьсот километров перемещаемым животным положен ветосмотр. Вы у нас по второму образованию ветфельдшер — вот и поедете. Командировку вам оформим.
— Как⁈ — ужаснулась Мария Степановна. — А как же мои козы?
— Ничего-ничего, Тамара Григорьевна присмотрит. Во время отпуска же она справлялась. И не возражайте! Ваша инициатива — вам и… проявлять себя, одним словом!
