Стоп. Снято! Фотограф СССР (СИ) - Токсик Саша

— Это что?

— Твоё чистосердечное признание.

— И как я после этого буду свободен?!

— Скажи спасибо, что Терентьев на тебя заявление писать не стал, пожалел, — вкрадчиво говорит старлей, — ты на уважаемого человека напал. Сотрудника областной газеты. Избил. Нанёс увечья.

— Алкаш он, а не сотрудник! — говорю, — вы позвоните в издание. Его уволили сегодня!

— Заврался ты, Ветров, — милиционер качает головой. — Зря ты так. Подпиши, и скоро дома будешь. Тут административка, не больше. Отсидишь пятнадцать суток. Может, даже из комсомола не выгонят, порицанием отделаешься. Если покаешься и признаешь свою вину.

— А если, нет?

Трудно себе представить, что этот вот советский милиционер, меня сейчас бить начнёт или применять иные методы физического воздействия.

— Я никуда не спешу, — говорит, — ты хорошо подумал?

— Оговаривать себя не буду.

— Дежурный! — кричит он, теряя ко мне интерес, — уводи! В сортир не пускать!

Вот сволочь! Через полчаса понимаю эффективность этой меры. В туалете я был часа три назад, ещё в "Доме Печати". Не так чтобы мне туда сильно хочется. Но сама невозможность словно подстёгивает физиологические потребности. Через час ни о чём другом я не могу думать.

Где же Подосинкина?! Её похитили инопланетяне?! Или Молчанов приказал не дожидаться меня и улетать в Берёзов?! Сделали свои дела и бросили меня здесь в тюремной камере! Каждое движение и каждый звук отдаются болью внутри.

— Не передумал ещё? — у решётки стоит старлей.

— Нет.

— Обоссышься, языком у меня камеру вылижешь, — бросает он.

Я не знаю, сколько проходит времени. Кажется, за крохотным окошком, под самым потолком начинает темнеть. Вдруг перед дежуркой появляется Молчанов. Тру глаза, мне кажется у меня глюки.

— Вы к кому, товарищ?

Нет, дежурный тоже его замечает. Из-за спины Молчанова выходит инструктор обкома с верблюжьей физиономией. Его тут, очевидно, знают, поэтому вопросы отпадают. А следом вбегает Подосинкина и кидается ко мне.

— Альберт, как ты? Что у тебя с лицом?!

— В туалет хочу, — признаюсь, — Очень сильно.

После этого колёса правосудия начинают крутиться очень быстро. "Волна" направляет в район парка сразу трёх "Чаек". Меня выпускают, но просят задержаться. Провожают в туалет для сотрудников, а затем, поят чаем с киевским тортом.

Пока я притупляю стресс быстрыми углеводами, на подростков они тоже действуют отлично, Подосинкина рассказывает о своих приключениях.

Едва она оказалась за порогом отдела, как сразу нашла две копейки и позвонила в редакцию из ближайшего таксофона. Ответила ей ответственный секретарь, Людмила Петровна Терентьева. Собственно, это был единственный номер, который блондинка знала. Именно с секретарём она, как главный редактор районки обсуждала до этого все рабочие вопросы.

Ответственный секретарь рекомендовала Марине не волноваться и больше никого не беспокоить. Вскоре к милиции подкатили белые жигули первой модели, и Терентьева пулей залетела в здание.

Няша обрадовалась, но когда Терентьева увезла дебошира, а я всё не появлялся, снова заволновалась. Знакомый телефон в редакции не отвечал, и Марина приняла решение ехать в "Дом Печати" самостоятельно, на общественном транспорте. Беда в том, что столичная жительница Белоколодецк знала плохо, и раньше путешествовала по нему только на служебной машине или на такси.

Помытарившись по нескольким пересадкам, няша всё-таки добралась до редакции, где её ждал очень злой Молчанов. Остальное я вижу собственными глазами.

Не могу понять, почему система не работает, пока её хорошенько не пнуть. "Чайки" обнаруживают мороженщицу, та даже не ушла ещё из парка. Она подтверждает, что за пару минут до инцидента я был совершенно трезвым.

Находится продавщица универсама, продавшая Терентьеву портвейн. Поквартирный обход окрестных домов даёт несколько свидетельниц. Мамаши гуляли днём в парке и видели происшествие от начала и до конца. Находится даже "розочка", до этой поры мирно лежавшая в траве возле скамейки.

В участок возвращают ошеломлённого Терентьева. Его проводят мимо нас. На руках у придурка наручники.

— Заявление писать будете? — спрашивает старлей.

— Буду, — киваю, и Подосинкина меня поддерживает.

— Придётся из вашего Берёзова приехать несколько раз, — предупреждает он, — пока дело будем готовить.

— Ничего, приеду.

Прощать Виталика я не собираюсь. Бог простит. А я от толстовщины далёк. Как говорится, ударившему по левой щеке подставь правую руку предплечьем наружу, потом левым кулаком бей поддых, а правым локтем в челюсть. Вот тогда во всём мире наступит настоящая справедливость.

— Что, вскормлённый в неволе орёл молодой? — спрашивает Молчанов уже в машине. —Силён ты неприятности находить!

Не смотря на всё произошедшее, он по неизвестной мне причине находится в приподнятом настроении.

Но шутка мне не нравится. Не хватало ещё в глазах первого секретаря неудачником прослыть. Такой ярлык хуже чесотки. Если прицепится, будут от тебя люди шарахаться до конца дней.

— Разве неприятности, Сергей Владимирович? — отвечаю, — я, наоборот, удачу приношу.

—Это как? — удивляется Молчанов.

— Если бы не я, то выпускной класс остался бы без фотографии, Марина Владимировна без комсомольского билета, а вы бы без главного редактора районки. — поясняю. —Причём, если бы этот придурок постарался, то в прямом смысле. А так справедливость восстановлена, зло наказано, и фотография имеется.

Молчанов задумывается. Кажется, такая версия событий не приходила ему в голову.

— Только тебя на фотографии нет, —добавляет Подосинкина.

— А я за славой не гонюсь, — вру я.

Как раз слава мне и нужна. Просто всему своё время.

Кукурузник, словно желая расквитаться с нами за прошлый рейс, на обратном пути собирает все воздушные ямы. Нежная редакторша не выдерживает. Она подхватывает бумажный пакет и удаляется в хвост салона, чтобы не смущать нас зелёным лицом и сомнительными звуками.

Мы с Молчановым переносим тяготы перелёта стоически. Уже после приземления я вижу, что он прячет в портфель сделанную мной фотографию, словно рассматривал её, пока был в воздухе.

Служебная Волга развозит нас по домам. Сначала, разумеется Молчанова, потом Марину.

— Альберта отвезёте?

— Насчёт него распоряжений не было, —бурчит водитель.

— Да мне идти тут три минуты, — отказываюсь.

Волга уезжает, а мы ещё стоим с Подосинкиной у её калитки. Проишествия сегодняшнего дня странным образом сблизили нас, словно мы давно знакомы. И всё же я остаюсь для неё парнем минимум на шесть лет моложе, в старомодных ботинках и рваной рубашке. Таким говорят: "вот встретиться бы нам лет через пять, когда ты вырастешь...". Но через пять лет их, естественно, никто не помнит.

Спасибо тебе, Альберт Ветров, — говорит она, — большое комсомольское спасибо.

Решившись, няша быстро чмокает меня в щеку и не оборачиваясь уходит в дом.

Я иду по улице, думая о том, что этот безумный день наконец заканчивается. А завтра с утра экзамен. Сочинение.

Мама встречает меня на пороге.

— Ты где рубашку порвал, ирод?! — заводится она, — из-за Лидки подрался?! Головы у тебя нет!

Нет, покой мне только снится!

Глава 10

Сочинение проходит буднично. Ни, тебе, обысков, ни металлоискателей, ни видеокамер. Парты стоят в самой большой школьной рекреации на втором этаже. Каждый ученик сидит за отдельным столом.

Стол экзаменационной комиссии заставлен огромными букетами. Я сам нарвал целый "веник" люпинов в собственном дворе. С цветами в Берёзове проблем нет. Выпускники шушукаются между собой, что чем больше букетов, на столе, тем легче будет списать.

За столом сидят наша классуха и литераторша Ульяна Дмитриевна, две незнакомых мне учительницы, и обязательная в таком важном деле Степанида.