Караул устал (СИ) - Щепетнев Василий Павлович
Мы едем, едем, едем. Мы — я и Женя Иванов. Увязался со мной, ну, пусть. Он купил себе легкую польскую курточку и фуражку-конфедератку, и теперь вполне походил на деревенского плотника, решившего приодеться по-городскому.
Кроме нас в купе никого не было: будний день, и вагон дорогой, а поляки — люди экономные, как большинство людей мира. Зачем тратить много, если можно тратить мало?
Я развернул утреннюю газету, и убедился, что читаю почти свободно. Репортеры пишут просто, без изысков, чтобы всем было ясно, что хотели сказать. Никаких длинных предложений, никаких заумных слов. Каждая кухарка должна понимать, что пишут в газетах! Во всяком случае, в газетах для народа.
Вот такую народную газету, «Życie Warszawy», я и читал.
О происходящем писали надвое, стараясь сохранять объективность. Мол, к сожалению, должно признаться, хотя, с другой стороны, нельзя не сознаться. Не всё, не всё идёт гладко в Польше, есть проблемы, требующие решения, но разве можно что-то решать самовольно, без одобрения правительства? Нужно набраться терпения, немного подождать, и тогда всё наладится. Во благовремении.
Разъясняли, что включение в конституцию статьи о нерушимой дружбе с Советским Союзом не только не умаляет независимости Польши как государства, но, наоборот, поднимает авторитет страны на небывалую высоту. Не видеть этого могут только близорукие в политическом отношении люди.
И так далее, и так далее…
Я нашёл спортивную страницу.
Подробный отчет о Турнире Чемпионов. Żniwiarz Сzyżyk обеспечил себе первое место, его отрыв от идущего на втором месте Яна Смейкала составляет два очка. Стопроцентный результат! Удастся ли Райнеру Кнааку завтра в последнем туре хотя бы поцарапать броню советского чемпиона?
Żniwiarz Сzyżyk — это я. Жнец Чижик.
На чемпионате страны в Тбилиси один комментатор назвал меня Смерть-Чижиком. Мол, выкашиваю всех, как косой. Жнец — похоже, тот ещё комплимент.
Смерть-Чижика из репортажей быстро убрали, подобные определения для советской прессы неуместны, от них отдает падкой на скандальные заголовки западной журналистикой. А тут, получается, можно. Хотя Жнец — это ведь обычный крестьянин, работяга, трудящийся. Значит, вполне социалистическое сравнение. Допустимо.
Вообще-то мой результат — ничего особенного. Средний рейтинг турнира без моего — 2.392. Согласно математике, ожидаемый результат Чижика — восемь с половиной очков из девяти. У меня пока восемь из восьми. Сыграю в последнем туре вничью — и останусь при своём рейтинге. Если выиграю, то увеличу на чуть-чуть. С профессиональной шахматной позиции — турнир практически бесполезный. И призовые невелики. Но партия сказала надо — комсомол ответил «есть». А главное, хотелось посмотреть собственными глазами, что происходит в Польше.
Смотрю.
За окном, если отвлечься от мелочей вроде латиницы на указателях, то же, что и у нас. Тот же лес, то же небо, и та же вода. Станции отличаются, но не очень. Новострой, он везде новострой. Архитектура обувных коробок.
Мы останавливаемся редко, две остановки всего на пути, поезд-то курьерский.
Отложил газету, достал «Кибериаду». Нет, до свободного чтения пока не дорос. Но в целом занятия с паном Гольшанским пошли на пользу. Мало того, что читаю газеты и кое-что понимаю на улице, так ещё и с городом познакомился, и с людьми немного. Это входит в методу учителя: заводить знакомства, разговаривать на общие темы — о погоде, о футболе, о прочитанных книгах. И о политике, поляка хлебом не корми, дай поговорить о политике. Нет, хлебом покорми, и дай поговорить о политике, так будет вернее. Ходить голодными поляки решительно не хотят, и если в первую половину дня ограничиваются кофе с шарлоткой, то позднее отдают должное бигусу, галантину, галушкам и прочей серьёзной еде.
До самого Кракова к нам никто не подсел.
Прибыли точно по расписанию, в одиннадцать ровно. Я вернул книгу в атташе-кейс.
— Ну, Женя, я двинусь к пану писателю, а ты занимайся, чем хочешь. Обратно мы поедем в шестнадцать десять, так что в четыре ровно встречаемся здесь, на этом месте. У Карла Маркса.
Железнодорожный вокзал Кракова велик, можно и разминуться, если не знать точного места. Мы и выбрали место под барельефом Карла Маркса, два на полтора, на южной стене, как напоминание того, что Польша — неотъемлемая часть мира социализма.
— А я бы хотел…
— А пан Лем не хочет, — перебил я Иванова. Станислав Лем и в самом деле согласился на встречу со скрипом, и при условии, что я буду один. Да и не хотел я брать с собой Женю. Рано ему. Не дорос.
— Ну хоть дом я могу посмотреть? Из такси?
— Из такси можешь. А потом купи билет на обзорную экскурсию, с пользой проведешь время. Я, может, тоже возьму.
— А как же Лем?
— Не думаю, что наш разговор будет долгим, — сказал я в утешение Жене.
Таксист, на потрёпанной «Победе», то бишь «Варшаве», спросил, когда мы назвали адрес:
— Вам Клины-Борковские, или Клины-Зацише?
— Нам, пан таксист, туда, где живет пан Станислав Лем.
— Понятно.
Дом Лема был, прямо сказать, невидным. В Переделкино я посещал дома куда солиднее. Но что есть, то есть.
Я вылез из машины, наказав подождать меня. Вдруг планы Лема изменились, а найти такси здесь, похоже, непросто.
Но нет, меня встретили, провели в дом. Пани Барбара Лем. На крыльце я обернулся, махнул рукой, мол, езжайте.
И они поехали, а что им оставалось? Попробуй Женя наблюдать за мной, пользы для него вышло бы никакой, а вот вред — очень может быть.
Меня провели в кабинет пана писателя.
Мдя… Пану писателю срочно необходим новый дом.
— А я уже строю, — ответил Лем, угадав мои мысли. — Строю новый дом. Дело это непростое, но мы справимся, — он посмотрел на жену.
— Но как, пан Лем, как?
— Никакой шерлокхолмщины, пан Чижик. Просто все посетители из Советского Союза удивляются, что я живу не по-пански. В их представлении у меня должен быть если и не замок, то что-то около того.
Пани Лем принесла нам кофе. Мне обычный, черный, а пану писателю без кофеина. Кофе, но никакой сдобы, и чашечки самые крохотные, что означает: меня просят не засиживаться.
— Что пан шахматист увидел в Польше? — спросил вежливо Станислав Лем.
— Польшу, пан писатель. В Польше я увидел Польшу, — разговор шел на русском языке.
— И какова вам Польша?
Поскольку кофе был без сдобы, я решил, что китайские церемонии разводит мне некогда.
— Похожа на чайник на плите. Шумит, и готовится закипеть. Но не закипит.
— Не закипит? Почему?
— Отключат газ, плита остынет, тут уж не до кипения.
— Пан — прозорливец?
— Нет. Я шахматист, и оцениваю позицию как шахматист. К западу от Польши — социалистическая Германия. К югу от Польши социалистическая Чехословакия. К востоку от Польши социалистический Советский Союз. А на севере — холодная Балтика.
— И что из этого следует?
— Из этого следует шить, строить дом, играть в шахматы, писать книги, да мало ли на свете дел куда более полезных, чем таскать для политиканов каштаны из огня?
— Что же привело пана шахматиста в мою скромную берложку? — спросил Станислав Лем.
— Наш журнал, «Поиск», публиковал «Тайное путешествие Йона Тихого».
— Как же, как же, помню.
— Сейчас издательство «Молодая Гвардия» задумала серию «Вершины фантастики», издавать книги лучших писателей-фантастов. И хочет начать её с вас, пан писатель. Два или три тома «Избранного». На ваше усмотрение. Объем каждого тома двадцать — двадцать пять авторских листов, Предполагаемый тираж — сто пятьдесят тысяч экземпляров. Гонорар — максимально возможный в нашей стране, с надбавками за серию, за собрание сочинений и тому подобное. Расчёты и проект договора здесь, — я достал из атташе-кейса папочку, и протянул Лему.
Тот не торопился её брать.
— Вы полагаете, я могу принимать гонорары из Советского Союза? В такое время?
— Не вижу препятствий, пан писатель. Вы считаете нашу страну своим личным противником?
