Послание из прошлого - Сергей Александрович Милушкин
* * *
— Все случилось так, как вы сказали, — тихо сказал Витя в микрофон. Перед этим он трижды проверил, что мама спит и спит крепко. Он прошел мимо ее кровати, немного постоял, потом уронил на пол набор открыток с видами города — но мама никак не отреагировала. Она что‑то шептала во сне, неразборчиво и быстро — Витя всегда боялся этого шепота, ему казалось, что кто‑то потусторонний, какая‑то злая сила в такие моменты говорит устами мамы, но сейчас ему было не до суеверий.
И все же он замер, прислушиваясь. Через минуту раздались нечеткие, как бы растворяющиеся во времени и пространстве слова: «Леша, Лешенька, уходи, уходи… опасно… все хорошо… я тут, я с тобой… не умирай… пожалуйста…»
Она вся напряглась, потом всхлипнула и как‑то обмякла.
Ни жив ни мертв, Витя стоял у кровати, боясь шевельнуться.
Но мама больше не произносила ни слова.
Он прокрался в свою комнату, прикрыл дверь, подсоединил магнитофон к сети, воткнул штекер микрофона, и, включив запись, произнес настолько тихо, насколько это было возможно:
— Шаров проиграл. Остапенко пришел первым. Я был на стадионе с тетей Олей и потом посмотрел программу «Время». Но… это невозможно… как он мог пропустить соперника? — произнес Витя, чуть повысив голос с заметной обидой в тембре.
Под одеялом было жарко, пот струился с него ручьем, простыня промокла насквозь, но других способов обеспечить хоть какую‑то шумоизоляцию он не придумал. Если бы сейчас в комнату зашла мама, Витя вряд ли смог бы ей объяснить, чем занимается.
Он помолчал, вслушиваясь, как крутится бобина на магнитофоне и шелестит тонкая, шоколадного цвета пленка, связывающая его с неведомым собеседником.
А что, если отец не просто так хранил эту пленку в шкафу? — подумал он. Что, если он спрятал ее в самый низ шкафа с какой‑то целью? — но тут же отбросил эту мысль.
Он постарался до мельчайших подробностей вспомнить прошедший день и принялся описывать его своему визави. Витя рассказал, как решил найти спортсмена, которому грозило поражение и предупредить его. Как Шаров выслушал его, но, скорее всего, не поверил.
И как потом на трибуну поднялся какой‑то странный мужчина и что‑то выспрашивал у тети Оли. Будто бы ему показалось, что мальчику жарко и он должен осведомиться о его здоровье. Конечно же, по мнению Вити — это была полная ерунда. Настоящие его намерения, в этом Витя уверен — были совсем другими и будь Витя один, ему точно несдобровать. Но тетя Оля на вид довольно грозная женщина и этот мужчина в конце концов ушел.
Что ему на самом деле было нужно, Витя так и не узнал.
Зато после окончания забега услышал от маленького мужчины в сером костюме, что ставки были сорок к одному. И хотя Витя не знает, что это такое, однажды по телевизору в американском фильме про скачки говорили похожие слова.
Но на стадионе не было никаких лошадей, — недоумевал Витя.
В конце он добавил, что в следующую субботу тетя Оля хочет опять пойти на стадион и спросила его, «…кто может прыгнуть выше непобедимого Лескова?», — спросила она. «Как думаешь, есть ли такие?»
Витя не знал ответ на этот вопрос.
Сказав все это, Витя испугался, что наговорил много лишнего, но как стереть уже сказанное — не знал. На магнитофоне было несколько кнопок, назначение которых он точно знал, как например, красная кнопка записи, две кнопки перемотки и вторая слева — кнопка воспроизведения. Другие же клавиши, тумблеры, регуляторы оставались для него темным лесом.
Кнопки «Стереть» или «Удалить» среди них точно не было.
В конце своего рассказа он, чуть помедлив, добавил о проигранном матче команде соседского двора. Хотел сказать про Лену, излить горечь неведомому другу (ему почему‑то казалось, что это все‑таки друг), но не смог. Не смог пожаловаться. Решил, что это не по‑мужски — просить помощи в таком деле.
Он справится сам.
* * *
Витя решил не спать эту ночь и во что бы то ни стало дождаться ответа. Любого ответа. Он слабо верил, что дождется. С каждой минутой в нем крепла уверенность, что все произошедшее — лишь игра его воображения. В конце концов, у него даже не было доказательств, что кто‑то ему отвечает. Новая запись стирала старую. Когда он записал свой ответ, запись голоса далекого незнакомца пропала…
Тут Витя вдруг вспомнил, что на пленке — будто бы окружая голос незнакомца, была слышна какая‑то музыка, песня. И песня эта, была настолько странной, что он даже не мог в точности ее описать.
Его как молнией прошибло.
Что же там играло? Он попробовал напеть мелодию. По радио такое точно не передают, во всяком случае… Может быть… — Витя похолодел, — ему удалось поймать вражеские голоса? Голос Америки или Радио Свобода. Он, конечно, слышал, что вражеские голоса существуют, но, чтобы воочию услышать их…
Он с сомнением взглянул на серебристый прямоугольник магнитофона и отверг эту идею. Все‑таки, вряд ли. Этот аппарат не может улавливать радиоволны, — подсказал ему внутренний голос. — У него даже антенны нет.
Вряд ли это могло быть старой, отцовской записью, не до конца затертой новой. Папа слушал Высоцкого, Окуджаву, а тут же…
Тогда что?
«Черный папин танк… черный папин танк»… — речитативом зашептали его губы и тотчас он увидел страшную безликую громадину, надвигающуюся прямо на него сквозь пространство и время.
* * *
Он очнулся подле письменного стола, когда на дворе начало светать. Дернувшись, Витя испуганно оглянулся — но в квартире стояла тишина. За окном уже начали перекличку птицы и розоватый рассвет пробовал на вкус мягкое полотно молочного тумана, расстилающегося над спящим городом.
Витя поморгал заспанными глазами, словно не понимая, где находится, потом зрение его сфокусировалось на магнитофоне и постепенно он вспомнил весь прошедший день, странный забег на пять тысяч метров, помехи в телевизионной трансляции, проигрыш соседскому двору и небрежный кивок Лены — все это пронеслось перед его мысленным взором быстрее молнии.
И тогда же он осознал, что
