Шофер. Назад в СССР (СИ) - Март Артём

— А фамилия ваша чудесным образом выводит запах перегара? — Спросил я с улыбкой.

Девушка округлила глаза. Подняла чернявые брови, словно не поняла, всерьез я, или шучу.

— Не безобразничайте, товарищ, — смутилась вдруг она.

— Я даже и не приступал еще, — улыбнулся я, — безобразничать. Ну ладно уж. Если не хотите, можете молчать. Только тогда и моей фамилии не узнаете.

— А я вас тогда в книге не смогу найти! Ну и к работе не допущу! Будет вам прогул!

— А пусть будет, — хмыкнул я.

Девушка напучила губки и нерешительно опустила глаза в книжку. Задумалась.

— Фадина я, — сказала она тихо, — Маша Фадина.

— Игорь Землицин.

Девушка улыбнулась, но тут же через силу задавила улыбку. Приступила искать меня в учетной книге.

Мужики за моей спиной зашептались. Потом загалдели громче.

— Товарищи! — Строгим голоском крикнула Маша, — будьте добры потише! Мешаетесь же!

— Простите-простите!

— Виноваты!

— Будем соблюдать тишину!

Я сразу понял, что Маша Фадина была девицей с характером. Даже диспетчера нашего Лидию Петровну она заставила выключить свой магнитофон. А он, между прочим, играл вчера весь день. Музыка выводила из себя механика Степаныча, но тот, как ни пытался, не смог заставить Петровну ее выключить.

— Большое вам спасибо! — Сказала Маша, потом посмотрела на меня с милой, как бы детской строгостью, — а ваше отчество?

— Твое, — хмыкнул я.

— Что? — Не поняла Маша.

— Твое отчество. Мы тут все простые станичники. Говорим просто, думаем еще проще. Так что можешь ко мне обращаться на ты.

Улыбка снова моргнула на лице девушки. Она спрятала глаза.

— И как твое отчество? — сказала она немножко замявшись, а потом, видимо, чтобы добавить какой-то официальности, дополнила, — товарищ.

— Землицин Игорь Семеныч, — улыбнулся я.

— Семеныч, значит?

— Значит.

— Ну тогда начнем. Не будем задерживать очередь, — сказала она, отыскав мою фамилию, а потом придвинула мне граненый стакан.

— Я за пустые стаканы браться не привык, — пошутил я.

— А это и не стакан вовсе, — серьезно сказала она.

— А что ж?

— Инструмент проверочный.

— Да что ты? — Я рассмеялся, — я таким инструментом привык перегара добиваться, а никак уж не проверять его наличие.

— А я, — смутилась Маша, — проверю.

— Тонометра тебе не дали, что ли?

— Не дали. В поликлинике сказали, сломался.

— Ну ладно. Не беда, — я взял стакан.

— Дунь в него, пожалуйста, и я…

— Да знаем, — я рассмеялся, — плавали.

Дунув, вернул стакан Маше. Она задумчиво понюхала. Потом еще разок.

— Нету перегара?

— Нету, — заключила она и черкнула в журнале: «допущен».

Когда я сгонял к механику по выпуску Олегычу, и получил путевой лист на мехток, то вернулся к Маше, чтобы та расписалась в нем и поставила печать.

— Фадина, — спросил я, — а не работал ли у тебя кто из родственников здесь? На гараже?

Девушка оторвала взгляд от бланка путевого листа, подняла на меня глаза.

— Работал. А что?

— И кем же тебе был Андрей Фадин? Дед поди?

Я вспомнил одного из умерших в Белке шоферов, о которых мне рассказывал завгар. Именно одним из них и был Андрей Фадин.

Светлокожее лицо девушки потемнело. Уголки губ было поползли вниз, но она тут же вернула их обратно. Взяла себя в руки.

— Да. Деда это мой был.

— Вот как. Слушай, а что-то я тебя раньше не видал нигде.

И тогда Маша рассказала, что училась она в Армавире и жила там в общежитии. А теперь, перед выпуском, ее направили сюда, в Красную. Поселилась она теперь в родительском доме, с бабушкой по имени Клава и работает в поликлинике. Как пройдет практику, выпустится, то тут и останется.

А родилась она тоже в Красной. Растил Ее дед Андрей с бабой Клавой. Но пока Маша училась, дед умер на работе. И осталась у нее из семьи только старенькая бабушка.

Заметив, как притихли все в очереди, и даже не возмущались, что я задерживаю, я обернулся к шоферам, сказал:

— А вы чего уши греете?

Все замешкались, загалдели, делая вид, что не слушают.

— Не страшно только со старенькой бабушкой-то жить? — Спросил я, принимая у Маши путевой лист, — это ж, выходит, все на твоих плечах держится.

— Нет! — Решительно сказала она, а потом замялась, опустила глаза, — правда… Иногда бывает…

— Ну теперь не страшно будет, потому как я за тобой присматривать стану.

— Это как же? — Смутилась Маша еще сильнее.

— А вот увидишь, — сказал я, улыбаясь, — Напиши мне, — я вернул ей лист, — на обратной стороне, где живешь. Буду в гости заезжать.

Маша несколько мгновений в нерешительности помяла в руках карандаш. Потом все же вывела красивым почерком адрес.

— Спасибо, — сказала я, — заеду.

— Я, если не дежурю, — смутилась Маша, — бываю дома к шести вечера.

— Отлично! Ну, бывай! Будет кто обижать — кликай.

Из диспетчерской я вышел под рокот мужиков.

— Ты что это? — Встретил меня на входе Стенька Ильин, — на медсестричку глаз положил? Вон как долго ворковали.

— Любопытной Варваре, Степан, — ответил я шутливо, — на базаре нос оторвали.

Вокруг грянул мужицкий смех. Стенька снял кепку. Почесал светлую вихрастую голову. Я же направился к своему пятьдесят второму газону.

Механизированный ток станицы Красной находился на широкой подготовленной площадке, обнесенной бетонным ограждением. Были тут небольшая конторка, где сидел завтоком, да механик с электриком, весовая, сам ток и два длинных, как гигантские черви амбара.

Огромные весы, чтобы мерить гружёные машины, покоились прямо в земле, под шиферным навесом. Не поодаль протянулись зерновые амбары, в которых, до того как переправить на Армавирский элеватор, урожай хранили насыпью.

Один амбар был новый. Его белый, каркас, построенный будто бы из перевернутых кверху хоккейных клюшек, отражал яркое солнце.

Когда я посмотрел на второй, старый амбар, то поморщился. Его видавшая виды шиферная крыша серела вдали. Работать внутри него на самосвале было сплошным мученьем.

От воспоминания, у меня даже мышцы в руках будто бы засвербили. Словно бы в мышечной памяти проснулись воспоминания об узких пространствах и тяжелом руле. А петлять внутри старого амбара на низкой скорости приходилось постоянно.

Несмотря на ранний час, работа кипела тут полным ходом: колхозники, вооружившись вениками и лопатами, группками шли к амбарам, на чистку прошлогодних сорных остатков; электрик копошился у деревянного, стоящего, словно ведьмин домик на железных ногах, мехтока.

На мехток я приехал одним из первых. Бак у меня был полный еще со вчерашнего дня, и толкаться на заправке не пришлось.

На широкой площадке стояли и чего-то ждали еще два газона. Их шоферы, молодые, как я, парни, о чем-то судачили у заднего колеса одной из машин.

Я подъехал, стал рядом. Выбравшись из машины, поздоровался с мужиками.

— А чего стоите-то?

— Так мы первый раз, — сказал чернявый, похожий на казака высокий парень с по-мальчишески пушистыми усами, — ждем, пока скажуть, куда нам ехать-то.

Вторым же шофером был тот самый Микитка, что копошился в двигателе Пашки Серого. Его наивное, какое-то ребяческое лицо приобрело боязливое выражение. Хоть он и поздоровался со мной за руку, но словом отвечать не спешил. Будто бы боялся.

— Микитка тоже тут первый раз, — сказал за него чернявый, — на току-то.

Когда я увидел, что Микитка смотрит куда-то мне за спину, поверх плеча, то обернулся. Высокий мужчина, на вид лет под пятьдесят, шел к нам скорым шагом. Несмотря на теплую уже погоду, он носил старенький светлый пиджак. Фуражка на тон темнее покоилась на его голове.

Мужика я знал. Был это Петр Мелехов, завтоком. Вредный мужик, но зато честный.

Когда он приблизился и рассмотрел нас, то его смуглокожее лицо переменило выражение. Он нахмурился, а потом внезапно сплюнул под сапоги.