Капитали$т: Часть 1. 1987 - Деметрио Росси
— Вот, — один из парней протянул мне полиэтиленовый пакет. — Ваше барахло. Все как добазарились.
— Было бы из-за чего кипиш поднимать, — сказал второй презрительно. — А ты, — отнесся он отдельно к Витьку, — если Сашу Щербатого знаешь, то должен был так и сказать, а не морозиться. И ребра бы целее были. — Парни заржали, но как-то не очень весело.
— Ладно, проехали, — сказал я, принимая пакет. — Пересчитывать не будем, верим на слово.
— Ну ладно, давайте, расход, — сказал парень, на котором были Витьковы джинсы. Как мне показалось, сказал со сдерживаемой угрозой.
— Ничего, пусть бесятся, — Витёк радостно тряхнул пакетом, — все равно ничего сделать не смогут. И как быстро Щербатый с ними вопрос решил! Никакой бюрократии, совещаний, согласований! Вчера поговорили — сегодня часики дома! Вот таких людей нужно в руководство двигать! Может тогда и изменится чего-то.
Будет, подумал я. Но вслух ничего не сказал, огорчать моего довольного друга не хотелось. Часов в пакете, который отдали нам Кузины кореша (сам Кузя, по всей видимости, счел ниже своего достоинства унижаться перед малолетками) было тысячи на три с половиной. Почти весь наш основной и оборотный капитал.
— Сегодня минимум две штуки заберут! — хвастался Витёк. — Вечером пойдем к «Строителю» — я там «пассажирам» встречу назначил.
Вечером мы пошли к кинотеатру «Строитель», где все происходило примерно также, как и в школе — простые советские люди подходили к Витьку, договаривались и платили деньги, а затем шли ко мне — за часами «Монтана». В среднем мы продавали по семьдесят рублей за штуку. Чистой прибыли с часов — тридцать пять рублей. Накладные расходы — примерно ноль. Рай для молодого спекулянта.
В тот вечер мы легко и непринужденно продали пять часов, заработав сто семьдесят пять рублей. Примерно месячная зарплата инженера.
Что меня поразило, так это мощь и эффективность «сарафанного радио» в Советском Союзе. Мы не искали клиентов, ни за кем не бегали и никого не уговаривали. Искали и уговаривали нас. Что касается спроса — продать что-либо не представляло проблемы. Мы могли продать буквально все, что угодно. Особенно с импортным лейблом. Советский народ был совершенно не избалован товарным изобилием, а мы — мелкие спекулянты — давали народу возможность какого-никакого, а выбора. Предлагали альтернативу тому, что лежало в свободной продаже — недорого и убого. А молодежь, она на то и молодежь, чтобы нарядиться, погулять, потусить весело, послушать модную музыку...
Отработав, мы пошли в кафе «Мороженное», в котором подавалось, что характерно, мороженное. И там устроили настоящий купеческий загул с крем-брюле и молочными коктейлями. Загул обошелся нам в астрономическую сумму — три рубля. За мороженным обсуждали дела.
— Стабильных поставок нет, — сетовал Витёк. — Ничего не можем контролировать: ни ассортимент, ни количество. Херня, а не работа. Вот часы. Сегодня есть, а завтра нет. И когда будут — неизвестно. Может послезавтра, а может через полгода. Зато есть джинсы. Зимние. «Ливайс». Все размеры. В апреле месяце. А зимой как раз кепочки «Адидас» и маечки «Пума» подъедут — ништяк! Так и работаем...
В общем, день прошел продуктивно. Когда я пришел домой, то имел разговор с маменькой и папенькой. Сначала за меня принялась маменька. Она прочла мне короткую, но очень эмоциональную лекцию о том, как опасно в наше время гулять допоздна, кругом рыщут маньяки, которым без разницы — мальчик или девочка, и вообще — нужно заниматься учебой, выпускной класс! Я стоически слушал и думал о том, что с маньяками действительно нужно что-то делать. Затем меня на деловой разговор вызвал папенька. Была прочитана лекция на тему «Ответственность выпускника перед собой, страной и будущим». Лекция довольно занудная. Папенька предлагал идти в местный универ. На экономиста («Экономика это, понимаешь, всегда экономика!»). Я сказал, что не возражаю. На самом деле, мне было все равно. Очень скоро все начнет сыпаться и будет совершенно неважно — учусь я на экономическом, транспортном или электротехническом факультете. Сейчас реально важна наша тайная коммерческая жизнь — моя и Вити Пахомова.
В тот день я почему-то долго не мог уснуть. Было так странно... Моя жизнь — настоящая жизнь офисного клерка из двадцать первого века — теперь казалась какой-то ненастоящей и тусклой, фрагментарной и неотчетливой, как наполовину забытый сон. Такое ощущение, что я переставал быть Антоном Ерофеевым, а становился Алексеем Петровым на самом деле.
И еще — у меня так и не появилась цель. Или, если не цель, то хотя бы понимание того — что делать? Понимание того — почему я здесь? Это какой-то глюк Мироздания? Или же, я должен что-то сделать? Стать лучшей версией себя? Спасти Советский Союз? Стать на пару с Витьком олигархами? «Что мне делать?!!» — мысленно кричал я куда-то в ментальную пустоту, но пустота молчала. Ей было все равно. Спал я в ту ночь плохо и нервно.
Валера Литвинов был нашим одноклассником. Вообще, как он попал в школу для номенклатуры — никто не мог понять. Кажется, даже сам Валера был не в курсе. Он был из очень простой семьи, его и сестру тянула одна мать-одиночка, работавшая то ли библиотекарем, то ли где-то в архиве на должности пыльной и малоденежной. Избытком карманных денег Валера похвастаться не мог, одевался хуже всех в классе, учился посредственно, в комсомоле состоял рядовым членом, а из хобби у него был только бокс, которым он занимался с раннего детства и вроде бы достиг каких-то успехов. При этом все девушки (ну, почти все...) нашего класса были дружно влюблены в Валеру. Все дело было в харизме. Валера был прирожденным лидером. Вождем. Из него просто перла самостоятельность, решительность, да и вообще — он явно отличался от прочих пацанов из класса. Та самая печать харизмы, которая черт его знает, в чем выражается. В любой другой школе он обладал бы непререкаемым авторитетом. Но не у нас. У нас Валера был королем без королевства. Социальный статус, который в СССР вроде бы и не имел значения, на самом деле имел еще какое значение. Крутые курят «Мальборо», а «Приму» — лохи. Такие дела... Валера, впрочем, вообще не курил. А к своей популярности у девчонок относился философски и никогда ею не злоупотреблял.
Проблема заключалась в том, что
