Евгений Филенко - Шествие динозавров
Но в лабиринте я был не единственный странник.
…Его шаги я заслышал издалека. Он шел не таясь. Нужно ли ему было опасаться дозорных в этой цитадели ужаса? Он даже напевал себе под нос. В одной руке чадил факел, в другой имела место небрежно скомканная охапка выделанных козьих шкур.
Я дождался, пока он поравняется со мной, после чего шагнул наперерез, угрожающе покачивая обнаженным мечом.
— Безумец, — сказал он спокойно. — Или призрак. А может быть, вургр?
— Раздевайся, — приказал я.
— Грабитель, — заключил он, свергая с тощих мослов проношенное до дыр затхлое тряпье. — Бери и подавись.
— Подними факел повыше, — командовал я. — Повернись.
— Неужели мужеложец? — продолжал он строить догадки, послушно исполняя все мои прихоти. — О! Как же я не догадался? — он хлопнул себя по лбу. — Ты искал «поцелуй вауу»? Напрасно потратил столько времени. Да будет тебе известно, невежественный меченосец, что вауу лобызают свои жертвы во вполне определенные места. Наиболее часто в шею. Чуть реже — в локтевой сгиб. И никогда в ягодицы. Вылизывание задниц — чисто людское пристрастие… Вот я, например, давно уже вижу, что ты не вургр, а всего лишь ниллган, могучий, как бегемот, и столь же разумный.
— Ты меня не боишься?!
— Я видел всяких мертвецов, — сказал он важно. — Только что испустивших последний вздох и кишащих червями. Высохших в спертом воздухе — и наполовину сожранных диким зверьем. Когда воины буммзигган ворвались в город после трехмесячной осады, мертвецов было больше, чем живых, и трудно было различить, кто есть кто. Может быть, некоторые из убитых тоже подняли оружие, чтобы вышвырнуть дикарей прочь из Лунлурдзамвил… Но никогда еще я не встречал мертвеца, который говорил бы мудро.
— Кто ты? — спросил я, пропуская его насмешки мимо ушей.
— Меня зовут Гиам-Уэйд, если ты предпочитаешь мелодию звуков зрелищу детородных членов немолодого мужчины…
— Можешь одеваться, — разрешил я.
— Я здесь живу, — объявил он, заматываясь в свои ремки. — Где еще жить свободному мыслителю под этими звездами? Люди мне порядком надоели. Из нравы и обычаи мне известны досконально. Строение их тел примитивно и несообразно. Первосоздатель Яуйм-Зюгру избрал для своих опытов не самый подходящий материал. Глина хороша для горшков, но людям более подобают вода и огонь. К тому же я не верю, что первосоздатель походил на меня. Или даже на тебя — изучать повадки жителей Ночной Страны куда любопытнее.
— И не боишься?
— Бояться нужно людей, — сказал он веско. — Зверей нужно изучать. Ты позволишь мне пройти, ниллган?
— Я хочу говорить с тобой.
— Хм! Впервые вижу ниллгана, желающего поговорить со мной. — Он пригляделся ко мне, подняв факел над головой. — Хм! — Что-то во мне показалось ему необычным.
— Пойдем со мной. Кстати, разрешаю тебе звать меня просто Гиам.
Он облюбовал под жилье заброшенную келью во внешнем, самом древнем из обследованных мною контуре лабиринта. Можно сто раз пройти мимо и не заметить входа, так удачно была замаскирована тяжелая каменная дверь, на удивление легко и бесшумно вращавшаяся вокруг своей оси, если правильно приложить усилие.
— Вауу глупы, — сказал Гиам, плюхнувшись на груду вонючих шкур. — Они могут напасть на спящего, поэтому я выбрал помещение с дверью. Жрецы не так глупы, как всем нам хотелось бы, и это тоже свидетельство в пользу дверей… О чем ты хотел говорить со мной?
— Обо всем, — признался я.
— Странный ниллган… Да и ниллган ли?
— У вас принято вкладывать в это слово бранный смысл?
— А то какой же? Встретились в императорском парке две скотины — носорог и ниллган. «Давай бодаться», — говорит ниллган. «Еще чего, — отвечает носорог. — Что я — дурак?…» «Хочешь выпить море — позови в напарники ниллгана…» Не спорю, никто не сравнится с ниллганом в боевом искусстве. Но разве меч красит человека? К тому же ниллган — и не человек вовсе. Кукла, в которую вдохнули подобие души на какое-то время для исполнения чужой воли. Ходячий мертвец, избегнувший тления. Что можно требовать от такого нелепого порождения жреческих прихотей? Но ты какой-то иной.
— Не понимаю, как я здесь очутился, — сказал я. — И почему я столько знаю о вашей жизни. Естественнее было бы ожидать, что я окажусь беспомощным в новых условиях. Лишенным речи, не ведающим обычаев. Там, в своем мире, я тоже был… гм… с мыслителем, как и ты.
— Ваши мыслители, должно быть, рождаются с мечами в руках?
— Ничего подобного. В жизни мне не доводилось ударить человека. Я стремился избегать этого. Обитал в своем отдельном мирке, как улитка в раковине. Как ты в своей келье. И вдруг — очнулся в лапах ваших жрецов. Потом мне бросили меч, и я вправду ощутил себя так, как будто бы тысячу лет не выпускал его из рук. А не так давно этим мечом я совершил убийство…
— Для ниллгана ты рассуждаешь весьма необычно, — сказал он раздумчиво. — Никто из твоих предшественников не стыдился своего ремесла. Убивать для них было работой, и каждый их шаг был отмечен лужами крови. К слову, еще пять лет назад юруйаги кидались на них, словно бешеные шакалы. Никак не хотели поверить, что эту броню не пробить деревянной стрелой, что ниллган возле императора — войско вокруг императора. Один из ваших вел счет своим жертвам зарубками на рукояти меча. Вскоре ему пришлось заменить рукоять… Но если ты мыслитель — твоей природе должно быть противно кровопролитие. Или вы научились оправдывать преступления?
— Научились, к сожалению. Мыслитель может оправдать все, что угодно… если ему посулят за это хорошую плату. Но я чужой здесь. Я хочу обратно, к себе домой.
— Хорошая цена — за свободные мысли? Хм… Разве тебе не отвратителен твой мир, где преступление оправдано? Или ты просто испытываешь меня подобными нелепицами для каких-то своих целей?
— Я не самый большой воспеватель своего мира. Но в другом я не приживусь. Никто не способен прижиться в чужом мире. Дерево чахнет в чужой земле. У меня там женщина, которую я люблю, сын от этой женщины, друзья, без которых я тоскую.
— Странно. Ниллганы приходят из Земли Теней, от престола Эрруйема, где праведники подвергают их мукам за их прежние прегрешения, заставляют пить смолу и уксус, сто раз в день дробят их члены на алмазных жерновах, а за ночь увечья заживают — и так без конца… Об этом ли ты тоскуешь, ниллган?
— Все не так. Жрецы не знают правды. То, что для нас обычно, повергает их в ужас. Они пытаются объяснить непонятное теми словами, что есть у них в распоряжении. Когда не хватает слов, они начинают сочинять небылицы… И мне здесь тяжко, Гиам. Но я ничего не собираюсь выдумывать.
— Странный ваш мир. Как можно любить женщину? Разве она — вино, кусок хорошо прожаренного мяса в голодный год, теплая постель холодным вечером, умный собеседник в минуту печали?
— Это ваш мир странен. Женщина для нас — все, что ты назвал. Вам этого не понять, потому что вы сами лишили женщин человеческого звания, а себя — женской благодарности.
— Оставим это. Мы говорим на разных языках. И это лишь убеждает меня в неложности твоих слов. Хотя и не могу признать твоей правоты… Скажи, твой мир погиб до начала времен, или вы придете нам на смену?
— Ни то ни другое, — сказал я уклончиво.
— Великий Йунри-небодержец! — возопил он. — Ты дал ответ на мои сомнения, глупый ниллган. Теперь я точно знаю: эта земля обречена.
— Я не говорил тебе этого! — запротестовал я.
Он не слушал меня.
— Это все записано мной, — бормотал он, раскатывая выделанную шкуру и тыча пальцем в прыгающие ряды ножевых насечек. — Вот здесь… Этот мир умрет. «Эту твердь поглотит океан, потому что горы заговорят на языке огня, небо обрушится на города и поля, и посевы взовут к матери-земле, уповая вернуться в зерна, и вернутся, и не будет ни единого колоса для серпа, и камень расколется там, где пролегла пропасть Ямэддо, и глупец тот, кто полагает эту твердь вечной».
— Когда это случится? — осторожно спросил я.
— Нескоро, ниллган… Ты успеешь выполнить свой обет, и этот император умрёт своей смертью. Еще тысячу лет стоять этому городу. Пока он не провалится в прорву Эйолудзугг. «Родники иссякнут, но кровь напоит землю, кровью исполнится Земля Теней, погребенные восстанут и вкусят от кровавых источников и станут как живые, а те, что сожжены, сто дней будут собирать свой прах, что развеян по ветру, и сто дней отпущено тем, кто нарушил законы предков и сжег их тела, на то, чтобы припасть к престолу Эрруйема и молить о пощаде, но пощады не будет…»
— Апокалипсис, — произнес я. — Откровение Гиама-богослова. Откуда ты все это взял?
— А часто ли тебе доводилось посмотреть вокруг себя? Император безумец. Разве ты не замечал? Эти его планы раскования рабов… Что значит — «свободный труд»? Как труд может быть свободен? Без плети надсмотрщика люди обратятся в скотов! Зачем трудиться, если можно не трудиться? Вообще — зачем идти, если можно стоять, зачем стоять, если можно лежать?
