До основанья, а затем (СИ) - Путилов Роман Феликсович
Из трактира раздавались радостные крики и незамысловатые шутки, а у стоящего напротив трактира дома какой-то смелый до безумия фотограф, устанавливал треногу своей фотографической камеры.
Глава 8
Глава восьмая.
12 марта 1917 года.
«Принципиально мы никогда не отказывались и не можем отказываться от террора. Это — одно из военных действий, которое может быть вполне пригодно и даже необходимо в известный момент сражения при известном состоянии войска и при известных условиях»
В. И. Ленин «С чего начать»
Я встал на крыше сарая во весь рост и махнул рукой, потом отдал команду лежащему рядом со мной на крыше бойцу из бывших полицейских, после чего продолжил наблюдать за развитием событий. Пару минут ничего нового не происходило. Раненные громко стонали, мертвые лежали спокойно. Из-за углов близлежащих домов и заборов выглядывали головы любопытствующих местных жителей и испуганных милиционеров-белоповязочников, впервые понявших, что революция — это не только весело, но, зачастую, очень больно и страшно. Потом со стороны публики раздались воодушевленные крики, а на сцену появились новые супергерои — из переулка, где расположился мой обоз из трех подвод выползло чудо-юдо. На станке, установленном на четырехколесную тележку, на вертлюге, был водружен пулемет «Максим», с трех сторон которого были закреплены огромные листы десятимиллиметровой стали, полностью закрывавшие и пулеметный расчет и двух здоровых бойцов, что перекатывали мой штурмовой щит весом в триста пятьдесят килограмм. Свинцовая винтовочная пуля мой щит не пробивала никак. Якобы, где-то, с шестнадцатого года в России начали тысячами клепать бронебойные пули, изобретенные очередным поручиком-энтузиастом, но я пока таких не встречал. За стальными листами я лично ездил в Колпино, на Ижорский завод, поменяв два десятка изъятых на улице револьверов на восемь квадратных сажен броневого листа у местной рабочей дружины. В отличии от заводоуправления, где необходимо было заказывать проект, согласовывать сроки производства, получать разрешение на использование стратегического военного материала и еще миллион формальностей, веселые пролетарии, у которых затряслись руки от вожделения владения разномастными револьверами, сделали мне все в течении трех часов, найдя нужную броню на складе, раскроив литы и пробив необходимые отверстия по сделанному мной, тут же, на коленке, чертежу.
Пулемет наводился «в ту степь», так как не был предназначен для снайперской стрельбы, а лишь для шквального огня в упор, на подавления, поэтому щит не имел никаких смотровых щелей, а лишь небольшой перископ на верхней кромке щита, что мне сваяли в обществе «Оптического и механического производства» за несколько банок тушенки, из отходов основного производства. Справа от ствола пулемета, прямо на щите, была намалевана краской отвратительная рожа с черными усами и надписью «милиция» над ней.
Боевая бронированная колесница неторопливо двинулась к ближайшему раненному, что полз в сторону домов, закрыла его от бандитов, молча наблюдавших за нашими передвижениями из трактира и неторопливо покатила обратно в проулок, волоча гимназиста, зацепив его багром за ворот шинели, под защитой брони — в переулке, у подвод, под охраной милиционеров, находились молодой лекарь, нервно курящий одну за другой папиросы, и пожилой фельдшер, которых я сегодня утром выдернул из больницы, заткнув возмещенные крики медицинской общественности тут же выписанными повестками зловещего вида и содержания.
Второго раненного, что лежал в луже, бандиты отдавать не хотели. Когда бронеповозка выкатилась из проулка во второй раз, из окон трактира раздалось несколько выстрелов, одна пуля даже попала в луже, рядом с головой стонущего паренька. Со стороны оцепления раздалось несколько винтовочных выстрелов — засевшие за срубами и сугробами фронтовики пытались подавить бандитствующих стрелков. А потом в дело вступил пулемет, что прошелся длинной очередью по окнам верхнего, а потом и нижнего этажа. Стрелок, стоящий за щитом, по сыплющемуся вниз стеклу и разлетающемуся в щепки наличникам, корректировал огонь своего «максима», после чего в трактире наступила тишина.
— Граждане бандиты! Ввиду высокой общественной опасности вашей банды имею указание живыми вас не брать. — я встал на крыше сарая в полный рост, держа перед собой, в сомкнутых кулаках «маузер» и «браунинг»: — Поэтому…
Меня прервали — из конюшни высунулся седлавший коней мужик, одетый распахнутую на груди солдатскую шинель. Его белесые глаза побежали по крыше справа налево, когда мы встретились с ним взглядом, я начал на спусковые крючки. Два выстрела ударили почти синхронно, мужик ойкнул и стал заваливаться назад, рука с зажатым «наганом», начав подниматься, на пол пути остановилась, после чего безвольно повисла вдоль падающего навзничь тела.
— В живых оставим только тех, кто выйдет из трактира в течении трех минут, без оружия и с поднятыми руками! — я махнул рукой, и пулеметчик дополнил мою речь короткой очередью по окну мансарды, очевидно зацепив кого-то, так как из трактира раздались крики и чей-то стон. Скрипнула дверь, и из коридорчика черного хода, выходившего во двор, выглянула чья- то физиономия. Я не стал изображать героя, лег на живот на мокрую дранку крыши и выстрелом заставил человека скрыться в доме.
— Командир, это мы! — сзади, громко сопя, подсаживая друг друга полезла тройка ветеранов с винтовками.
— Лежите здесь, не дайте никому убежать через задний двор, а я вниз. — я подполз к краю крыше сарая и соскользнул вниз, повиснув на руках.
С точки зрения обороны здание трактира было абсолютно неприспособленно. Боковые стены его были глухие, к тому же слева обзору мешал глухой забор из плотно сбитых досок и сараи, которые полностью закрывали подход ударной группы моих сотрудников.
— Готовы? Молодцы. Давай гранаты.
Два человека, пригнувшись, скользнули к входу в кабак, после чего одновременно забросили в ближайшие окна первого и второго этажа по ручной гранате. Одновременно с броском гранатометчиков, открыл огонь на прикрытие мой передвижной ДОТ.
— Бойся! — в голосе кричавшего звучала откровенная паника. Граната, заброшенная на первый этаж благополучно ушла в проем окна, то граната второго этажа зацепилась за осколок стекла и упала обратно, на землю, прямо перед моей штурмовой группой.
— Берегись! — я вжался в стенку сарая, прижимая к животу принесенный мне пулемет «Мадсен».
Борис Шкалкин, самый здоровый из наших сотрудников, кому сегодня доверили нести переносной штурмовой щит, сжался за ним, вмиг став в два раза меньше в размере. Я и те двое, что стояли за моей спиной, попытались сделать тоже самое, но вряд ли у нас получилось уменьшиться настолько. Мимо нас протопал гранатометчик первого этажа, и пристроился к нам, сжимающимся за щитом, пятым, а вот второму гранатометчику сегодня не везло фатально. Разворачиваясь, чтобы бежать обратно, он наступил на размотавшуюся обмотку и тут же рухнул на землю, поднялся, теряя драгоценные секунды, сделал три шага и рухнул лицом вперед, одновременно с, показавшимся тихим, хлопком гранаты.
— Тащи его в доктору! — я обернулся к гранатометчику номер раз и он, понятливо кивнув, ухватил пострадавшего, лежащего изодранной спиной вверх, за воротник шинели и, крякнув, потащил его в тыл.
— Вперед!
«Максим» перенес свой огонь на правое крыло трактира, а мы, держась друг за другом, двинулись вперед.
— Кувалда! — боец, идущий последним, выскочил вперед, молодецки размахнувшись, со всей дури долбанул по двери кабака, которые оказались не заперты и от удара чуть не слетели с петель.
— Вперед!
Сразу за дверью обнаружился небольшой закуток, с опрокинутым стулом, очевидно, что когда то тут было рабочее место вышибалы. Справа открывался проход в обеденный зал. Нашего появления тут никто не ожидал, десяток мужчин, стоя и сидя у окон с разбитыми стеклами, старательно палили из револьверов и винтовок в кого-то, кто располагался на улице.
