Мы из блюза (СИ) - Сорокин Дмитрий

- Григорий Павлович, милый, а вдруг вы нам что-нибудь сыграете, пожалуйста? – умильно попросила Надя, и, конечно, я не смог ей отказать и потянулся за гитарой.

- Сыграю непременно, Надежда Александровна. Но вот ведь незадача: большинство песен, что я знаю, печальны или хотя бы задумчивы. А мы же тут, кажется, веселимся?

- Не переживайте, - махнул рукой Вертинский. – Я и сам тот ещё весельчак.

- Вот-вот, - поддержала его Надежда. - Зато все ваши песни новые и интересные. Так что мы вам любой блюз простим!

- Как пожелаете, – и я начал.

В Москве десятых годов XXI века было великое множество талантливых музыкантов и интереснейших групп. Почти все они имели узкую известность в пределах своих тусовок или на просторах интернета, где успех измеряется количеством подписчиков страницы в социальной сети. У них огромное количество прекрасных песен, и вот что интересно: спой я их сто лет тому вперёд, в своём 2016, их бы тоже никто не знал. Поэтому я подряд спел пяток таких песен, преимущественно блюзов, и каждая песня стала откровением для слушавшей меня молодёжи.

- Это потрясающе, - выдохнул Вертинский.

И все немедленно с ним согласились.

- Благодарю вас, дамы и господа. Я, признаться, довольно курящий дядька, и покорнейше прошу отпустить меня на перекур.

- Всенепременно отпустим, - разрешила Надя.

- Только одна просьба, Григорий Павлович. Прежде, чем мы пойдем курить, не могли бы вы исполнить что-нибудь такое же необычное, как «снаружи всех измерений»? – попросил Александр Николаевич.

А я подвис. Нормально им Летов зашёл, однако! Но у меня день выдался не самый простой, и «по заказу» в голову лезли такие песни, как «Всё идёт по плану» или «Мы уйдём из зоопарка», а они едва ли сгодятся сейчас. А, хотя, вот же.

- Извольте.

Глупый мотылёк догорал на свечке.

Жаркий уголёк, дымные колечки.

Звёздочка упала в лужу у крыльца,

Отряд не заметил потери бойца… [5]

- Автор, несомненно, сейчас на фронте, - заметил Николай. – Рассказывают, там восприятие жизни, все чувства обостряются многократно. Очень военная песня, не находите?

- Вполне возможно, - не стал спорить я. – Ничего, признаться, не знаю об истории создания этой песни, но готов с вами согласиться, - и мы с Вертинским пошли курить: остальные, как ни странно, оказались зожниками. Гитару я прихватил с собой.

Хотя хозяин дома гостеприимно приглашал подымить в гостиной – тут это было в порядке вещей, - мы сослались на необходимость свежего воздуха и спустились во двор, благо дождя по-прежнему не было.

- Григорий Павлович, прошу, расскажите мне про блюз, - раскуривая сигару, попросил Вертинский.

- А зачем, Александр Николаевич? Ведь вы знаете о блюзе как бы не побольше меня.

- Простите, не понимаю вас?..

- Человеку, который написал вот это, нет нужды спрашивать про блюз, ибо блюз уже в нём, а сам он – в блюзе.

И, заменив привычный для этой песни лирический перебор на традиционный блюзовый ритм, я заиграл и запел:

Я не знаю, зачем и кому это нужно,

Кто послал их на смерть недрожащей рукой,

Только так беспощадно, так зло и ненужно

Опускали их в вечный покой… [6]

Оборвал песню после первого куплета. Вертинский с застывшим лицом глядел куда-то мимо меня. Но он спросил, и надо бы ответить.

- Я играю блюз уже три десятка лет, и вот что для себя понял. Может быть, там, в закрытой от мира Америке, где забитые негры придумали себе такую вот музыку, она и останется чем-то незыблемым, догматическим – ну, к примеру, начинать нужно со слов «я проснулся утром», а потом жаловаться на судьбу: жена страшная и дура, друг пьяница и предатель, денег нет, кобыла сдохла и так далее. Вполне возможно, что там все эти нехитрые беды в разнообразных комбинациях проживут столетиями, не претерпевая никаких изменений. Но здесь у нас, в России, удивительнейшее дело: к нам чего ни занеси, рано или поздно оно непременно начнет видоизменяться и превращаться во что-то иное, что-то новое и почти всегда – во что-то большее, чем было изначально. Поэтому я давно решил для себя, что нужно оставить лишь формулу «Блюз – это когда хорошему человеку плохо», плюс «блюзовый квадрат». Это схема гармонии песни. В классическом блюзе последовательность аккордов умещается всего в двенадцать тактов, потом они просто повторяются. Вот смотрите – если желаете, позже напишу. Сперва играем четыре такта на тонике, потом два на субдоминанте, следующие два опять на тонике, один на доминанте, за ним на субдоминанте, хотя еще раз на доминанте тоже можно. А последние два такта, в принципе, без разницы, на чем играть, важно лишь, чтоб заканчивалось это всё доминантой. Ну, или тоникой в случае, если это конец песни. Но и это всё – не догма. Надо просто песни сердцем писать. У нас без сердца – никуда.

- Я вижу их до сих пор, - произнес Вертинский, не замечая, что курит сигару в суровый затяг. – Каждый вечер. Стоит чуть прикрыть глаза, и я вновь в санитарном поезде, и перевязываю, перевязываю, перевязываю раненых. И нет конца этим несчастным, и нет конца этому поезду. Господи, когда же?

- Боюсь, что еще нескоро, Александр Николаевич, - вздохнул я. Похоже, он пребывал в прострации и пропустил мой монолог мимо ушей. Но тут же выяснилось, что я ошибся.

- В детстве я жил в Киеве, - откликнулся он. – Рядом с нашим домом было цветочное хозяйство, а через дорогу – анатомический театр. И на улице всегда пахло либо цветами, либо трупами. Это ведь блюз?

- Блюзовее некуда, - заверил я. – Но, дорогой коллега, мы с вами сегодня развлекаем милых барышень, так что давайте-ка выдавим из себя что-нибудь веселое и, конечно же, не покажем вида?

- Так вас всё-таки тоже наняли? – удивился Вертинский.

- Ни в коем разе. За три дня, что я в Питере, не дал ещё ни единого платного концерта. К слову, через три дня в саду дворца Юсуповых на Мойке концерт таки будет. Бесплатный, но по приглашениям. Я вас приглашаю.

- Постараюсь быть, - кивнул он. – Вот моя визитка.

И мы вернулись, и по очереди сыграли и спели ещё немало, а финальный номер – «Бразильский крейсер» - исполнили дуэтом. Когда отгремели заслуженные овации, как раз подали чай и нас позвали за стол. Совершенно счастливая Надя задула свечи, и понеслось славное русское чаепитие без разделения по возрастам. Отлично посидели – каждый что-нибудь рассказывал, не устоял перед соблазном и я, стараясь лишь удалять из своих баек вопиющие анахронизмы – так, вместо слова «электричка» я в последнюю секунду ввернул «дачный поезд», и это не вызвало никакого удивления. А торт был неописуемо волшебен, даже в счастливом советском детстве не ел ничего похожего.

Но всё имеет свойство заканчиваться, вот и вечеринка подошла к концу. Первыми откланялись мы с Вертинским. Дымя на ходу, дошли до набережной, где ему повезло поймать извозчика. Принялись прощаться.

- Кто вы? – спросил Вертинский. – Вы знаете десятки чудесных песен, а кроме вас их не знает никто. И вот беда: они все настолько разные, что никак не могут быть сочинены одним человеком, даже стопроцентным гением.

- Музыкант, - развел руками я. – Всего лишь музыкант. Не мессия, не святой, не пророк, не воплощение Спасителя, прости меня, Господи. Просто музыкант, вихрем судьбы, извините за пафос, помещенный в это время и место. А времена, как известно, не выбирают – в них живут и умирают. Так что кучу песен в моей голове рассматриваю как своего рода награду. А откуда они – прошу, очень прошу, давайте, не будем об этом. Доброй ночи, Александр Николаевич. Увидимся, - и, так толком и не ответив на его прямой вопрос, я сбежал. Не хочу ему врать. А правду говорить – сами понимаете. Но как теперь петь, если каждый будет видеть эту несуразность? Вопрос.

Когда вдали на набережной Крюкова канала показался дом, где я снимал комнату, пришлось напрячь память и вспомнить, осталось ли в комнате что-нибудь, что мне дорого: у входа топтался полицейский. Наверняка по мою душу. А второй раз за сутки иметь дело с полицией что-то не хочется – едва ли мне сказочно повезет еще раз. Вспомнил: увы, осталось. Там лежат половина моих денег и очень удобные штаны, так напомнившие старые добрые джинсы. И что теперь делать?... О! Точно же! Слава керосину!