Прямой наследник (СИ) - "Д. Н. Замполит"

Трясло и колотило меня минут пять, прежде чем я восстановил контроль над телом. Вот ей-богу, закурил бы, но сука Колумб еще даже не открыл гребаную Америку, а конопля у нас растет поганая.

Черт, черт, черт... Надо что-то с этими закидонами делать. Транквилизаторов нет, ничего нет, травок что ли каких попить — так спирта теперь тоже нет, на чем настойку делать?

Я дышал, смахивал заливавший меня пот и пытался унять дрожь в руках и ногах. Волк подобрал и обтер лезвие, глянул и, не надеясь, что я справлюсь, откинул полу моего опашня и сам вложил саблю в ножны. Я только смежил веки, показывая, что оценил, а потом ухватился за подставленное плечо, вздел себя на ноги и побрел к себе в покои. Ну как покои — опочивальня, перед ней крестовая палата с иконами и аналоем, комнатка рабочая, комнатка передняя и передние сени. Две последние, по сути — приемная и предбанник приемной. Вот и все личные апартаменты великого князя, даже на четырехкомнатную квартиру еле-еле, площадь совсем невелика.

На княгининой половине дым стоял коромыслом — Машка затеяла генеральную уборку, раз уж все в порядок приводить и на меня из одной двери надвинулась... задница. Крепкая такая, завлекательная — сенная девка мыла полы, подоткнув подол и сверкая на весь переход голыми ногами. Недожженый адреналин полыхнул желанием и я ухватил ее за ягодицу, девка мигом разогнулась и замахнулась на охальника мокрой тряпкой.

Правда, шлепнуть не успела — опознала, ойкнула и порскнула в сени, на ходу оправляя юбку, а на шум и топот из горницы некстати вышла Машка, вопросительно вздернув бровь, но увидела меня и подошла поближе.

— Васенька, на тебе лица нет...

В полумраке перехода сверкнули голубые глаза, красные губы и к щеке прижалась прохладная ладошка. Мне потребовалось все самообладание, чтобы тут же не затащить венчанную жену в темный угол и не исполнить супружеский долг. Не-не-не, держаться надо, у меня Липка есть...

— Ништо, — махнул я рукой и зачем-то поведал причину, — боярина Всеволожа зарубил.

— И что теперь будет? — тоже ойкнула великая княгиня.

— Перемелется, мука будет, — постарался я улыбнутся, изо всех сил сжимая зубы и пятясь к лестнице.

Ссыпался вниз, пробежался по подклетям, распугивая прислугу, не успевшую спрятаться при вести «князь нынче грозен!», в чулане при мыльне нашел Липку и притиснул ее к стене, потащив с плеч сарафан.

— Погоди, погоди, миленький, не здесь, — жарко шептала Липка, упираясь мне в грудь руками и подпихивая в мыльню.

Я подпер дверь лавкой, а когда обернулся, Липка уже стягивала с себя через голову рубаху, отсвечивая в полумраке налитым телом. Дальше помню только как сыпанулись по углам несчетные пуговицы, когда я рванул ворот опашня, как ойкнула уже Липка, как мы почти упали на полок, как она обвила меня ногами...

Липка сидя переплетала растрепанную в возне косу, бесстыдно выставив на обозрение тугую грудь, я же отвалился к стене и заторможенно соображал, стоит ли промочить пересохшее горло из стоявшего прямо тут жбана. Не рискнул — бог весть, что там за вода, а я себе еще здоровенький нужен.

Из истомы и расслабухи нас вывели заполошные вскрики, беготня и суматоха во дворе и по всему терему.

— Небось, тебя ищут, княже, — догадалась Липка, подтягивая к себе раскиданные одежды, и вдруг засмущалась и прикрыла рукой соски.

Еще полным тумана взглядом я оглядел ее, лениво соображая, а не послать ли всех и не остаться ли тут еще на раз-другой, но крики не умолкали, а ноги протопали уже совсем над нами. Да и пить хотелось.

— Ищут, — согласился я и начал подгребать штаны, портянки и прочие тряпки, нашаривать сапоги и понемногу одеваться.

Опашень зиял оторванными пуговицами.

— Ой, гудзики все рассыпались, — засмеялась Липка, — дай мне, пришью.

Хорошо с ней. Только обо всем на исповеди докладывать надо — странно думать, что здесь, где нет никакой приватности, где ты все время в окружении бояр, слуг, холопов, клира, дворских, где даже ночью за твоим порогом, в двух метрах, спит Волк, никто не узнает о моих шашнях. Как там классик писал, «домработницы все знают, это ошибка думать, что они слепые», вот оно самое, только в гораздо большей степени, ибо у меня вокруг не единственная домработница, а десятки ближников.

Ничего, доложу — Никула грех мне отпустит, не зря я его своим духовником сделал. Умный человек и во многом мои идеи разделяет, и не зудит напрасно над ухом, а мягко подталкивает в нужном направлении. Мне вообще повезло с окружением — что он, что Липка, что Федя Пестрый, что Волк... Таких бы ко мне в банк — да мы бы всех сожрали, всех!

Обнял я Липку, прижался, поцеловал, вздохнул тяжело и пошел управлять государством. А к вечеру от всех треволнений и оттого, что бегал полдня в одной рубахе, поднялся жар.

— Малинового листа заварила, испей, — на полочку у лежанки встала исходящая паром кружка.

Маша плавно присела рядом со мной, наклонилась и сняла подсохшую тряпицу у меня со лба, макнула ее в корчагу, отжала и вернула на место.

Ох, счастье...

Я перехватил узкое запястье и чмокнул ее в ладонь.

Хорошая жена будет. И характер уже виден — на княгининой половине всех застроила, не смотри, что мелкая еще. А если еще и красавицей вырастет...

За что мне такое счастье? Не иначе, авансом боженька выписал. Но я отработаю, ей-ей, все отработаю! Сделаю из Московии — ого-го!

— Спи, ладо, — отняла у меня руку Маша, встала и вышла.

На нагретое место тут же запрыгнула кошка, устроилась у меня под горячим боком и замурчала.

Сил хватило только пару раз ее погладить и я провалился в горячечный сон.

Утром принимал доклады и отчеты от чади и прочих ответственных должностных лиц и по всему выходило, что Шемяка действовал куда разумнее, чем остальные галицкие. Не просто «хватай и тащи, до чего дотянешься», неет. Он на Москве не только карманы набивал, но и выискивал толковых мастеров, сманивал к себе вообще всех спецов, включая вояк. И что характерно, даже в кровавой сутолоке взятия города не давал обижать людей, а нескольких своих ратников, застигнутых за насилием, так и вовсе зарубил.

Но самым интересным оказался отчет кузнеца с конюшенного двора и смотрителя плотины на Неглинке — кузен, оказывается, рисовал им некую хитрую машину, чтобы от водяного колеса работал здоровенный молот и все домогался, что требуется для постройки. Ох, чую я, непросто с ним будет, сплавить бы его куда подальше, в Литву, к Свидригайле, что ли...

Епитимью за порубленного боярина епископ Иона, местоблюститель митрополичьего престола, мне вкатил умеренную — съездить к Троице на богомолье и кажин день по сто раз читать «Богородице дево радуйся». Такая мягкость наказания определялась в первую голову общественным мнением в лице боярской думы, посчитавшей что Всеволож совсем берега попутал и вообще «повинен смерти». Так что мне попеняли только тем, что я опять сам утрудился, а не предал подколодную змею в руки катам.

Ну и под это дело все вотчины да имени Всеволожа конфисковали, в том числе и села с деревеньками на Бежецком Верху, Вологде и Устюге, усилив тем самым московские позиции в новогородских и совместных с новгородскими владениях.

Чуть позже выяснилось, что в сентябре великое княжество лишилось сразу двух вятших бояр — в рамках культурного обмена кузен Вася зарезал Морозова. Что уж они там не поделили, бог весть, но полагаю, что расплатился боярин жизнью за мое серебро и советы дать в удел Переславль. Надо бы не забыть его семейство, все-таки без него могли меня Галицкие придушить по тихому и править и володеть вообще без помех.

К Троице мы собрались как только травники отпоили меня своими отварами, и я почуял, что могу спокойно ехать верхом. Но верхом я проехал только до Олексеевской деревни, где к нам с Никулой присоединился ее владелец, а мой дьяк Андрей Ярлык, обладатель исключительной, волосок к волоску, бороды, и мы втроем дальше двинулись в возке, обсуждая события на Литве. Там прямо со смерти Витовта бодались за власть два претендента: его родной брат Жигмонт-Сигизмунд и двоюродный брат Свидригайло. Оба уже в летах мужики, первому почти семьдесят, второму почти шестьдесят, по нынешним временам — возраст весьма и весьма почтенный. Что не мешало им сшибаться, как молодым петухам.