«Сварщик» с Юноны (СИ) - Трунов Сергей

Я с командором обозрел поле боя.

Увидел Лангсдорфа, прикрывавшего светописец собственным телом, подошел укоризненно покачивая головой:

— Григорий Иванович, что же Вы творите, батенька… Ведь это всего-навсего деревяшка, сделать новый недолго, а Вы у нас бесценны. Разве так можно…

— Николай Петрович, да я и задуматься ни о чем не успел, — извиняясь развел руками провинившийся, — А он для меня, — погладил светописец, — родной уже. Вот и защищал как собственное дитя, — смущенно улыбнулся ученый.

Увещевания пришлось отложить, так как вытащили из тростника раненого в плечо бледного от болевого шока и потери крови индейца, которого самым первым выстрелом обезвредил зоркий Пахом и корабельный врач окунулся в привычные дела: приказал положить страдальца на подстилку, принялся обрабатывать и перевязывать. А вскоре переправили и пятерых раненых с противоположенного берега, с которыми тоже пришлось возиться.

Когда пострадавшие более-менее пришли в себя, Резанов попросил краснокожего слугу своего секретаря перевести, что сейчас их накормят, после чего они могут идти на все четыре стороны. Это же касается и здорового пленника. Тот, до того сидевший со связанными руками и ногами с каменным лицом и видимо готовый к обычным у краснокожих пыткам, заморгал. А потом поинтересовался у собрата, почему бледнолицые так поступают. «Русские с ранеными и пленными не воюют», — гордо ответили ему. Мало того, если сюда придёт племя, то Великому Командору есть о чем говорить с вождем и чем одарить остальных.

Пленников накормили. После чего здорового и его раненого в плечо товарища, оказавшегося военным вождем местного племени, на шлюпке перевезли на свой берег. Каждый получил одеяло. Остальные пока идти не могли.

Солнце готовилось нырнуть в океан, уставшие добытчики собирали дрова для костров, когда со сторожевого поста прозвучал окрик, прекрасно слышный в предвечерней тишине.

Тревожная команда переправилась за пару минут, остальные расхватали оружие.

Я из истории знал, что индейцы весьма умелые воины, с младенчества живут на природе и постоянно охотятся либо воюют с соседями. А Резанов сам познакомился на Ситке с повадками местных обитателей. И оба мы прекрасно осознавали насколько ловко те стреляют и владеют холодным оружием. Да, стрела слабый соперник пуле. Даже выпущенной из дульнозарядного ружья с дымным порохом. Но когда стрел очень много, а пуль крайне мало…

Но один из раненых объяснил слуге Фернандо, что его племя идет с миром. Что и подтвердили вскоре вернувшиеся разведчики вместе с прежним пленником и вождем с шаманом, больше места в шлюпке не нашлось. Вождь переговорил с ранеными и убедившись что бледнолицые коварства не замышляют, кивнул соплеменнику и тот что-то гортанно выкрикнул.

Со стороны камышей тотчас повалили многочисленные фигуры: женщины, дети, старики, воины. Оказалось выше по течению есть брод. Я напрягся готовясь к бою, мои спутники положили руки на оружие, с «Марии» на местных хищно повела жерлом пушка. Но Резанов хладнокровно урезонил:

«Савелий, не показывай враждебности, они идут без дурных намерений, это не коварные европейцы».

«Ты уверен, вашбродь?»

«Совершенно!» — твёрдо ответил командор и я доверился хозяину тела, который вполголоса отдал похожие приказания нашим.

Прибывшие споро разбили становище неподалеку.

Я с интересом наблюдал, как ловко эти дети природы возводят свои конусовидные жилища. «Как бишь там они называются? А, вигвамы!». Или «типи»?

Раненых тотчас под бдительным оком Лангсдорфа перетащили в один из таковых. Добровольной помощнице-аборигенке наш врач растолковывал, как и когда менять повязки. «Тут порядок», — отпустило Резанова.

Вечер накрывал речную долину, пора было подумать об ужине.

Резанов отдал необходимые распоряжения. Двое матросов шустро сложили очаг из подходящих валунов, развели огонь, принесли с судна пятиведерный бригадный котел.

Трое других принялись вытягивать сеть, которой перегородили речку в узости и теперь обремененную рыбой. С берега за рыбалкой во все глаза наблюдали свободные от дел индейцы. И когда наши еле-еле выволокли добычу, одобрительно зашумели.

Один из матросов, весёлый русоволосый здоровяк обернулся, потыкал пальцем в десяток ближайших мальчишек и поманил. Те настороженно блестя угольками любопытных глазенок приблизились. Матрос достал из вываленой кучи мелкую рыбешку, показал пальцами какая она маленькая и скорчив пренебрежительную мину выпустил обратно в реку. Взял крупную, мимикой выразил довольство и откинул на берег. Мальчишек жестами попросил проделать то же с остальной рыбой. Уговаривать детвору не пришлось. Как саранча, с шумом и смехом накинулись на улов. Спустя десяток минут на берегу высилась солидная куча крупной рыбы. Тогда матрос, с поощрительного кивка командора и меня наделил каждого маленького работника самой большой, отборной рыбиной и гордые пацаны, задрав носы — как же, настоящие добытчики! — поволокли награду к своим типи. У самого мелкого мальчугана рыбий хвост волочился по траве и бил по пяткам. Внимательно наблюдавшие краснокожие одобрительно загалдели.

Индейцы пришли в совершеннейший восторг, когда по моему совету командор, отобрав потребное для ужина экспедиции рыбу пригласил остальное разобрать гостям. А от моего внимания не ускользнула зависть, с которой вождь провожал складываемую до следующей рыбалки сеть. Резанов же вовсе поразил краснокожих проявив истинное русское хлебосольство.

Под завершение трапезы в обоих лагерях с судна вынесли пыхтящий трехведерный самовар и несколько мешков свежеиспеченных блинов. Индейцы любопытны как дети. И хотя воины пытались делать вид, что им совершенно неинтересно, что это там за сверкающий зверь у бледнолицых, всёже нет-нет да и бросали жадные в любопытстве взгляды наравне с детворой и женщинами. Резанов же, к моему одобрению, на правах хозяина пригласив через переводчика вождей с шаманом к своему костру угостил всех крепким ароматным чаем с выпечкой. А когда те зацокали языками от удовольствия широко поведя рукой дал понять, чтобы все члены племени присоединились к чаепитию.

Однако настороженость из глаз индейцев не исчезла. Причина её прояснилась, когда военный вождь спросил:

— Разве бледнолицые братья пьют только вкусный отвар?

Главный вождь неодобрительно глянул на молодого соплеменника.

— А что ещё должны пить бледнолицые? — открыто улыбнулся командор.

— Другие бледнолицые пили огненную воду, — глухо проговорил шаман.

— Огненная вода есть и у нас, — пожал плечами Резанов и остро глянул на Хвостова, — Только мы её пьем лишь по праздникам.

От моих глаз не укрылось проскочившее во взглядах краснокожих оживление, о чем я шепнул Резанову, и тот быстро сориентировался и торжественно произнес:

— Сегодня ко мне пожаловали мои краснокожие братья и это для нас великий праздник, поэтому хочу угостить вас нашей огненной водой!

Индейцы зашевелились, переглянулись и важно закивали.

С «Марии» принесли водку. Как ни мизерно наливали гостям, индейцы за час наклюкались как сапожники.

Подвыпивший вождь разоткровенничался, что вынужден уводить племя с летнего стойбища от плохих бледнолицых гринго. Которые неделю назад напали на лагерь, безжалостно убивали стариков, женщин и детей. Воинам ценою серьёзных потерь удалось задержать взбесившихся гринго и племя побросав почти всё ушло через грязную землю и вонючие озера. Мой мозг царапнуло столь образное описание, но ума разузнать подробнее на тот момент не хватило.

Зато хватило озорства научить военного вождя, петь «Катюшу». А то тот заплетающимся языком принялся было выводить заунывную боевую мелодию. Фернандо метнулся на судно и принёс гитару. Шестиструнка! Я жестом попросил инструмент с тонким удобным грифом и принялся аккомпанировать. Память разума растекалась по телу и вскоре получалось более-менее сносно. Для пьяной-то кампании. Слова «Выходила на берег Катюша, на высокий берег на крутой» выводили с особым чувством, речка-то вот она. Шаман оказался слабоват и давно выводил рулады носом, завалившись за обрубок бревна, на котором доселе восседал.