Фельдшер скорой - Линник Сергей

– Как он?

– Уже прооперировали. Все хорошо прошло.

– Так что там насчет дела?

– Была встреча у Брежнева. – Следователь пытливо на меня посмотрел, вздохнул. – Андропов очень жестко говорил со Щелоковым, все были на взводе. Генеральный велел разобраться во всем Руденко. Непредвзято.

– А Руденко у нас…

– Надо бы знать такие вещи. Генеральный прокурор СССР. Роман Андреевич скинул дело мне, и мы уже тут уже много чего успели сделать.

– Слышал, поймали преступников.

– И даже получили признательные показания! – Калиниченко поднял палец вверх. – Но частичные. Линейные выгораживают свое начальство, им явно обещали УДО по линии ГУИНа, поддержку семьям.

– И как глубоко вы собираетесь копать? – поинтересовался я.

– Не будь дураком. Так глубоко, как прикажут. Руденко балансирует между Комитетом и МВД, но…

– …весы уже качнулись, – закончил я за следователя.

Мы уже сделали два круга, пошли на третий.

– Скажем так: жернова истории прокрутились, – покивал Калиниченко, – только непонятно, в какую сторону.

– И моя задача, чтобы они меня не перемололи…

Я всмотрелся в то, как резко затягивается «важняк». Неужели он сам боится? Поэтому так откровенен…

– Да и меня тоже, – вздохнул следователь. – А курить надо все-таки бросать.

Последняя неделя января выдалась на редкость удачной. Во-первых, со мной полностью расплатилась Бэлла. Перед самой эмиграцией дозвонилась до съемной квартиры, договорилась через Давида о встрече. Рубли в пачке были новенькими, хрустящими – ни одного порванного или разрисованного. Лицо женщины было, конечно, кислым, но я проигнорировал все эти мимические сигналы: бриллиант Бэлла продаст во много раз дороже, чем заплатила за него в Союзе. Еще и вспомнит меня с благодарностью.

Во-вторых, удалось договориться об отпуске с Лебензоном. На его лице также легко читались все эмоции («Можешь вообще не возвращаться»), но формальности были соблюдены. Мне даже без задержек выдали в кассе отпускные и, к моему удивлению, премию. Последнюю дали за выезд к необычному пациенту. Точнее, выезд сначала был самым обычным – гипертонический криз у женщины. Сделали кардиограмму, дабы исключить всякие нехорошие инфаркты с инсультами, померили давление. Томилина привычно дала ценные указания, я уколол магнезию в мышцу. Пока она заполняла карту вызова, я разговаривал с мужем – представительным мужчиной в импортном костюме. Хороший цэковский дом, видик, персидские ковры на стенах…

– Я по дипломатической части работаю, – рассказывал Антон Григорьевич. – Все в разъездах. А Машенька с Вадиком сидит, надрывается. Вот и прихватило ее. Спасибо, что приехали так быстро!

– А почему надрывается?

Несмотря на окружающий шик, в доме и правда чувствовалась какая затхлая, болезненная атмосфера.

– Сынок у нас с самого рождения болеет, – тяжело вздохнул муж. – И никто не может понять чем. И в ЦКБ уже были на консультациях, всех профессоров обошли… Была бы возможность за границу вывезти Вадика, но кто ж разрешит… Да и валюта нужна. В Европе все лечение за дойчмарки и франки.

– Пойдемте его посмотрим, – решился я.

Мать попыталась подорваться и идти с нами в детскую, но Томилина приказным тоном велела ей лежать и не вставать. Пошли втроем.

– Вот, опять рвота… – Антон Григорьевич засуетился, начал вытирать лежащего в кроватке сына.

– Уже и анализы все сдали, от врачей не вылезаем… И никто не говорит, чем Вадик болен.

– Я могу только дать раствор активированного угля и вызвать детскую бригаду. Нам запрещено самим госпитализировать, – развела руками Томилина, осматривая бледного пацана лет двух с кругами под глазами. Без очков было видно, что мальчик не добирает веса и у него какие-то проблемы с нервной системой – уж слишком странно он дергался в кроватке.

– На рак проверялись? – поинтересовался я. – Лейкоциты в норме?

– И на рак, и на диабет. У Ваденьки очень низкая глюкоза в крови. Никто не знает почему. Кормим мы его хорошо, калорийно…

Что-то забрезжило в голове, но я никак не мог понять, что именно. Изучил живот мальчика, рот. Посмотрел уши и даже заглянул в шортики. Яички опустились, тут все было в норме. Что-то гормональное? Или инфекция? Но на бактерии и вирусы парня уже сто раз проверили.

– Какие заболевания в семье?

– Да ничего особенного. – Отец вытащил из шкафа кипу документов. Тут были выписки из истории болезней, копии анализов, какие-то записи.

– С сердцем как? – Томилина достала фонендоскоп, принялась слушать грудь пацана.

– Ничего не нашли.

Лена вопросительно на меня посмотрела.

Я сделал ей знак отойти от кроватки, начал принюхиваться. Вот! Как только духи Томилиной развеялись, я почувствовал кислый запах браги.

– Проверьте на лейциноз.

– На что?

На меня в недоумении воззрился не только отец мальчика, но и Лена.

– Заболевание такое, наследственное. Нарушение обмена веществ, связанное с ферментной системой. Поэтому и ест плохо, вес не набирает. Грубо говоря, глюкоза не усваивается, отсюда все эти летаргии и внезапные засыпания. Рвота.

– А лечить как? – Антон Григорьевич заволновался.

– Никак, – я развел руками. – Если это лейциноз, то… – Тут я осекся. Что говорить? Парень умрет? Лейциноз и в будущем трудно поддается лечению, а уж сейчас… – Короче, врачи скажут, что делать… – Я начал быстро собирать чемоданчик, а уже в подъезде ко мне прицепилась Томилина:

– Точно не лечится? Может, на Западе…

– Все наследственное вообще трудно поддается терапии.

– Что же делать родителям?

– Лена, я тебе что? Врачебный консилиум?

– Ну скажи! Ты же все знаешь.

– Послушай меня внимательно! – Я взял Томилину за руку, посмотрел строго ей в глаза. – Ты продолжаешь эмоционально вписываться за пациентов. Это плохо кончится. Каждый умирающий ребенок будет убивать кусочек твоей души, пока ничего не останется. Ты выгоришь полностью и угодишь в психушку! С нервным срывом или еще с чем-нибудь. Запомни несколько правил.

– Давай свои правила… – Лена опустила глаза, вытащила руку из моей ладони.

– Первое. Мы тут часть большого медицинского конвейера. Важная, но все-таки часть. Не пытайся стать целым заводом – просто делай свою работу. Ребенком займутся генетики, специализированные педиатры. Тот же лейциноз бывает разных видов. Может, и подберут лечение. Я читал, что идут опыты с аминокислотами. Вроде бы есть подвижки.

– Какое второе правило? – Лицо Томилиной немного просветлело.

– Построй внутри себя непрошибаемую стену. Стальную. Смерть детей, стариков, пьяные беременные – ничто не должно тебя трогать.

Помнишь, как Тютчев писал?

– Не давай ничему оглушать свой волшебный внутренний мир! Защищай его.

Лена заулыбалась, даже слегка покраснела.

– Есть и третье правило?

– Конечно, как не быть. Секс.

– Прости, что?

– Негативные эмоции все равно попадают внутрь. Какую бы стену ты не выстроила. Их надо научится сжигать. Кто-то на подстанции пьет горькую, но это тупиковый путь. Кто-то фанат спорта – это уже лучше. Самое классное, поверь мне, – я прижал Лену к стене пустого подъезда, расстегнул пуговицы на пальто, – это яркий секс. Например, в необычных местах или позах…

Вслед за пуговками на пальто дошел до халата. Затем я запустил руку в и так слегка приоткрытую в декольте блузку. Лена смотрела на меня не отрываясь, ее зрачки расширились. Вдруг наверху хлопнула дверь. Томилина вздрогнула, убрала мою руку.

– Панов, ты маньяк, я тебя боюсь!

– Зато крыша не поедет, – пожал плечами я.

– Я-то с тобой точно чокнусь! – Лена застегнула пуговицы, лукаво на меня посмотрела. – Сегодня родители в ночную смену… Заглядывай.