ПАУК. Смерть врагам! (СИ) - Егор Золотарев
Миха стоял у калитки, вытирал полотенцем волосы после бани и с беспокойством высматривал меня.
— Где ты опять ходишь? — напустился он. — Если не успокоишься, я тебя к кровати привяжу.
— Не сможешь, — усмехнулся я. — Вместо того, чтобы ругаться, давай лучше вместе подумаем, как выбраться отсюда.
— Всё уже думали и передумали не по одному разу. Нет отсюда выхода! Лучше наслаждайся последними деньками на воле. Когда нас переселят в город, улицу мы будем видеть только из крохотного окна.
Упадническое настроение брата мне не нравилось, хотя я понимал, что он здесь уже тридцать лет, а я всего лишь несколько дней.
— Мы будем свободны, — твердо сказал я. — Не сомневайся.
Я решил не откладывать в долгий ящик изменения своей внешности, поэтому первым делом пошел в дровяник и, взвалив на плечи тяжелую чурку, принялся приседать. Колени хрустели, плечи болели, но я присел аж двадцать раз. Затем подтянулся на стойке для выбивания ковров. Правда, смог всего лишь пять раз. С непривычки мышцы заныли, но я не останавливался и, взобравшись на крыльцо, начал отжиматься. Миха смотрел на меня с интересом, но не спешил присоединяться.
Солнце уже скрылось за деревьями, когда я, уставший и голодный, зашел в остывшую баню, разделся и с трудом опустился на скамью. Все тело ныло, а ноги подрагивали от напряжения. Но меня это мало волновало. Я привык к нагрузкам и знал, что через пару дней боль уйдет. Меня угнетало то, что я и мои родные вынуждены жить в клетке, которую местные называют загоном. Если бы я не был Максом Богословским, то может быть и смирился со своим положением и постарался построить жизнь здесь, но я был Максом и к тому же Пауком!
Я сделал теплую воду в эмалированном тазу и взялся за мыло. Это был светло-коричневый брусок, пахнущий стухшими носками и запревшим сеном. М-да, после благоухающих эликсиров в хрустальных флаконах мыться таким мылом было тяжело. Будто я, наоборот, пачкался. Наскоро помывшись, я вышел в предбанник и лег на лежанку на старый матрас. В полутьме бани хорошо думалось, поэтому я полностью окунулся в план побега.
Я бы мог снова попытаться сбежать через ворота, но боялся за свою семью. В первую очередь я должен позаботиться об их безопасности. Мы все лишились магических сил, поэтому дядя сильно постарел и одряхлел, от мамы не осталось былого величия, а Миха смирился. Но даже если мы сможем сбежать, то куда мне их спрятать? В деревне не было безопасного места, поэтому надо вывезти их в город и спрятать. Даже если я смогу открыть ворота, то куда мне их отвезти? В этой реальности у меня не было доверенных людей. Хотя…
— Гостиница! — воскликнул я и хлопнул в ладоши.
Идея была рисковая, ведь оттуда меня уже забирали. Но другого выхода я не видел. К тому же администраторша вроде адекватная женщина и если хорошо попросить и придумать правдоподобное объяснение, то может и не сдаст. Только надо где-нибудь раздобыть деньги.
— Фу-у-у-ух, — с облегчением выдохнул я. — Одной проблемой меньше. Теперь осталось понять, как открыть эти чертовы ворота!
Конечно, можно было попытаться сделать подкоп подальше от ворот в надежде, что охранники не помешают, но мне все равно была нужна машина. Без нее я не смогу отвезти стариков в город.
Тут дверь предбанника распахнулась и на пороге появилась дородная девица с подносом в руках.
— Госпожа велела принести вам чаю, — громко провозгласила она, зашла и поставила поднос на небольшой столик.
На подносе были тарелка с пышным омлетом, корзинка с пирожками и большая кружка чая. Я потянулся к кружке и замер, с удивлением глядя на девицу. Та, без стеснения стягивала юбку, а хлопковая блуза уже была расстегнута, и виднелись полные груди.
— Ты что делаешь? — опешил я.
— А что? Не надо? — она остановилась и посмотрела на меня томным взглядом из-под густых черных ресниц.
Я на мгновение потерял дар речи. Ну, до чего же здесь девицы наглые и распущенные!
Когда я был наследником престола, меня пытались обольстить все свободные придворные женщины. Притом от совсем молоденьких девушек до знатных мадам, но ни одна из них не была раскрепощенной (или развязной) до такой степени. Видимо, кроме меня здесь больше не было хороших любовников.
Между тем девица застыла в нерешительности и выжидательно уставилась на меня.
— Спасибо за поднос с едой, — улыбнулся я. — Вы свободны. Хотя, можете помыться, но печка уже остыла, поэтому жара нет. А воды еще достаточно, — я взял пирожок и откусил большой кусок.
Она покрылась красными пятнами, глаза увлажнились, и нижняя губа стала чуть подрагивать. Мне даже стало совестно, что я вот так вот взял и отшил любвеобильную девицу, но мне, если честно, претило такое поведение. Секунды три она смотрела на меня телячьими глазками, затем быстро оделась и выскочила на улицу. Ну, я не прогонял, могла бы и помыться.
Съев всё, что было на подносе, я поплелся к дому. Мышцы после бани еще сильнее заныли, но это была приятная боль, которая говорила о том, что они начали работать и расти.
В доме было темно, только на кухне горел ночник и светило бра на стене у лестницы. Я порадовался тому, что есть электричество и не надо искать свечу или лучину. Когда проходил мимо комнаты дяди, увидел, что он не спит, а читает газету. Я зашел в комнату, поздоровался и прикрыл за собой дверь. Мне нужно было поговорить о том, что произошло во время сражения.
Когда дядя услышал вопрос, то замолчал ненадолго, затем аккуратно сложил газету и заговорил:
— Все отступили. Я даже успел распорядиться, чтобы открывали вина и жарили мясо для наших воинов. Потом… — он задумался. — Последнее, что я помню — это ты. В своих позолоченных доспехах, с красным плащом за спиной. Я знал, что ты закрыт паутиной-оберегом и все еще выкачиваешь чью-то энергию, но это была уже победа. Больше никто не осмелился выступить против тебя. Затем… наступила темнота. Это произошло так внезапно, что я сначала подумал, что ослеп. Помню, что видел кого-то, но так и не смог вспомнить кого. Потом мы все проснулись здесь. Без магии, без войска и без денег. Они отобрали все, что у нас было.
Мы посидели немного в тишине, погруженные в свои мысли. Затем дядя сложил газету и положил ее на тумбочку.
— Я опять не смог прочитать ни слова. Зрение совсем испортилось, — пожаловался
