Неприятнейшая неожиданность - Борис Владимирович Попов
Потом изгнал из боярской дочери беса, прекрасно зная, что от нечистого духа, при этой процедуре жди любой гадости. И не думал бояться.
Вышел против здоровенного пресмыкающегося с одной рогатиной – никакой бледности и тряски, – и это без всякого охотничьего опыта. Конечно, можно было бы подумать, что он положился на тертого меня, но церковник был заранее предупрежден, что я такую гадость в жизни и не видывал.
А рассчитывать в таком страшном деле на малознакомого человека просто глупо. У меня было, что и человек, которого я считал другом в прежней жизни, шуршал по кустам, пока я бился с напавшим на нас каратистом. А протоиерей совсем не дурак, далеко не трус. И вдруг сник.
Аналогичная история, правда, произошла и с бывшим атаманом ушкуйников Матвеем, имевшим даже среди них дерзкое и отнюдь не ироническое прозвище – Смелый. Он сейчас на нашей с ним лесопилке доски пилит, работает. Но того подкосила большая первая любовь. Да, неисповедимы пути Господни!
Надо было спасать положение и без участия руководства. Я вышел вперед, вскинул вверх правую руку и заорал во всю мощь своего голоса:
– Тихо!
Площадь довольно-таки быстро стихла и перестала драться: а вдруг любимый князь что-нибудь важное скажет? Сегодня не дождетесь!
Кратко описал будущее строительство каменной церкви. Особо подчеркнул, нагло пользуясь всенародной любовью к Мстиславу, что это его идея и он будет за стройкой присматривать. Тут же пожаловался на недостаточность финансирования и попросил от своего имени помощи у новгородцев. Толпа одобрительно загудела:
– Поможем! Князь доволен будет! Не посрамим землю Новгородскую!
Видимо пора. Постарался выставить голос, усиленный ведуном, под мальчишеский, еще не сломавшийся голос, пытаясь добиться волшебного эффекта, как у Робертино Лоретти. Голосок колебался между дискантом и альтом. Женщины так нежно петь не состоянии – уходят в грудной регистр. Им не дано сравниться в этом с мальчиками.
И над площадью плыл мой, по-новому великолепный голосище. О, мать Мария! Многие плакали. Время у них было. Я на всякий случай объединил два текста, полученных от нашего поэта Ярослава.
Решил, что посмотрю на реакцию аудитории, и решу по времени исполнения. Она была такова, что пришлось добавить и третий, с моей точки зрения, не очень удачный вариант. Но, как говорится, на вкус и цвет товарищей нет. Прошло при полном молчании аудитории. Народ не возился, не переговаривался, вроде даже не кашлял.
Закончил. Стал ожидать реакции присутствующих.
Они взревели секунд через пятнадцать-двадцать. Время благоприятствовало сбору урожая. Подтолкнул заплаканного пономаренка:
– Иди, поработай, пособирай деньги.
Протоиерей меня даже обнял.
– Спасибо! Большущая тебе благодарность за помощь! Как все было вовремя сделано! И как умно ты все сказал! Князя очень к месту упомянул. А я, не поверишь всю силу неожиданно растерял, совсем ослаб. Какое-то странное чувство испытал.
Называемое народом страхом, подумалось мне, тебе раньше и неведомое.
– Бывает и хуже, – заметил я. – Другие при этом состоянии и прячутся, и бегут. Иностранцы его зовут фобией.
Николая это псевдомедицинское заключение успокоило вполне.
Тут к нам вновь подошел седобородый. Голосом человека, привыкшего повелевать и не терпящего отказов, скомандовал:
– После сбора денег – к князю.
И гордо удалился, полный величия и гордости. Боярин, однако, это вам не какие-нибудь там хухры-мухры!
Наш паренек все увеличивал бюджет строительства кирпичной церкви. Народ слова кирпич еще не знал, мог впасть в ненужные сомнения. Поэтому в моей речи звучало каменная. Ну, скоро оценим стоимость моего пения.
– А что-то голос у тебя стал какой-то другой? Теперь всегда таким выводить будешь? – поинтересовался протоиерей.
– Понимаешь, у меня особый дар его изменять. Такой талант бывает, но редко у кого. А сочетания с большой силой голоса, этакой мощью, вообще почти не встретишь.
– Слушал как-то такого скомороха в Киеве на торге. Пел на самые разные голоса и за мужчин, и за женщин. Но не очень мощно, твой голосище зримо сильнее.
Видя, что Прокофий заканчивает обход народа, я громко объявил:
– Кто захочет добавить денег на богоугодное дело, с завтрашнего дня в Софийском соборе этот русоволосый послушник продолжит прием монеты. Фамилии людей, внесших особо крупные пожертвования, будут записаны на особом пергаменте, а затем выбиты на гранитной доске с указанием положения дарителя в Великом Новгороде. Государь лично решит насчет дальнейшего расположения камня в новой церкви. А за всех дарителей помолится сам епископ Герман и наш славный князь Мстислав, потомок византийских императоров!
Толпа опять взревела.
Вернулся наш пономарь, принес почти полную емкость денег. Зря я сомневался в готовности новгородцев к пожертвованиям. Протоиерей велел ему быть после обеда, пока отпустил.
А мы прошли в келью Николая. Он весело сказал:
– Слава Богу! И деньги есть, и перед епископом отчитываться не надо. А то он, гнусный зануда, всю душу вынет! – Передразнил дребезжащим голосом: – Целый гвоздь лишний купили, кхе, кхе, кхе… Только нудить будет: зачем про меня сказали, кто позволил.
– Не посмеет, – объяснил я. – Это все равно что на весь город заорать: не хочу я за вас молиться! Великий Новгород такого не простит и не стерпит – враз вышибут в родной Киев!
– Вроде, как он новгородцам погнусил бы в лицо: – плевать я на вас хотел, кхе, кхе, кхе…, – опять сымитировал манеру говорить начальника протоиерей.
Жалко, я Германа никогда не видел и не слышал, сравнивать было не с чем. Наверное, очень похоже.
– А что князь, – опять затревожился Николай, – доволен ли твоими речами будет?
– Разумеется. Ему на таком месте, да после года вынужденной отлучки, добрую славу опять нарабатывать нужно. А тут: ни рубля не вложил, палец о палец не ударил, а слава уже впереди него бежит. – Сымитировал простонародный говор: – Наш-то князь слыхал? А чо? А ни чо! За кажного из нас молится и церкви сам, без всякого боярства строит! Набожный, видать, страх какой! А то!
Протоиерей задумался. Потом сказал, перед этим пожевав губами.
– Эх, какая у тебя золотая головушка! Как ты все видишь вперед и знаешь! И такая голова для русской православной церкви потеряна! Сейчас невесть чем занят, потом уйдешь неведомо куда и зачем. Да мы с тобой
