Стоп. Снято! Фотограф СССР (СИ) - Токсик Саша

В детстве я слышал, что купить такой автомобиль в частные руки было невозможно. Белый, красный, синий — сколько угодно, а вот чёрные были зарезервированы исключительно под нужды органов власти.

Чёрная Волга — знак принадлежности к номенклатуре, людям, которые действуют в интересах государства и для его блага. Любопытно, что после Перестройки представители "новой элиты" также активно пересели на белые Волги, уже 31-ой модели. А потом появились иномарки, и на модель и цвет стало наплевать.

— Алик? — удивляется Подосинкина.

На ней эффектный тёмно-зелёный брючный костюм, очень смело расклешённый снизу и эффектно облегающий попку сверху. Если в комиссии будут мужики, то молодую редакторшу, думаю, могут и пощадить. Но если большинством окажутся тётки — сотрут в порошок.

На лице у Подосинкиной в равной мере отражаются страдания душевные и физические, но держится она молодцом. Идёт как в последний бой.

— Доброе утро, Марина, — улыбаюсь, — поехали?

Редакторша в замешательстве. Похоже, она не помнит о нашей вчерашней встрече. Или думает, что я ей приснился как укор комсомольской совести.

— Зачем, Алик? Ты ни в чём не виноват…

— Опаздываем, Марина Викторовна, — подгоняет водитель.

Строго, как школьницу. Сразу понятно, что это не её служебный транспорт.

Молча открываю перед ней заднюю дверь, а когда блондинка садится, обхожу машину и размещаюсь рядом. Убеждать женщин дело нудное и бесполезное. Надо сразу ставить перед фактом. Тогда они, чудесным образом, успокаиваются.

Внутри Волга приятно удивляет. Сзади у неё в качестве сиденья полноценный диванчик, обтянутый мягкой бежевой кожей. Меня умиляют шторки на задних окнах. Самые обыкновенные, из плотной портьерной ткани. С их помощью ответственный работник может отрешиться от людской суеты и постороннего внимания. Наш ответ глухому тонированию.

У водителя мурлыкает радиоприёмник: "… ночь в июле длится только шесть часов…".

— Выспалась?

Держу себя с Мариной на равных. Один раз перейдя на этот уровень общения, сдавать назад уже нельзя. В глазах девушки — это фиаско.

— Это ты меня… — она заливается краской, понимая, как это звучит.

— Ты очень устала вчера, — отвечаю, — с кем не бывает.

— Зачем ты едешь? — принимается за своё.

— Говорят, в Белоколодицке, в обкомовской столовке бутерброды с чёрной икрой подают, — отвечаю, — не прощу себя, если не попробую.

— Дурак, — улыбается, наконец, редакторша, — нет там такого.

— А со шпротами?

— В буфете есть, — няша показывает хорошее знание обкомовских обычаев.

— Угощу тебя, — говорю гордо.

— Лучше тогда эклерами, — смеётся Подосинкина.

Неловкость между нами пропадает, и редакторша отвлекается от мрачных мыслей.

Автомобиль, между тем едет не в сторону фабрики, через которую идёт шоссе на Белоколодецк, а по Заречью.

Вспоминаю детскую легенду про "Чёрную Волгу", которая похищает на улицах советских граждан, чтобы потом их никто никогда не увидел. Бред, конечно. И Подосинкина не волнуется. Хотя она блондинка, ей можно быть легкомысленной.

Волга проскакивает частный сектор, гудками прогоняя с проезжей части кур, коров и детей и выкатывается на поле. Водитель глушит мотор. Приехали.

А я ещё шутил про удалённость нашего района. Перед нами стоит самолёт. Самый настоящий биплан АН-2. "Кукурузник", в парадной белой раскраске и с красными крыльями.

Подосинкина торопливо и неловко шагает, проваливаясь в грунт острыми каблуками, а я с восторгом гляжу на это изящное транспортное решение. Был уверен, что следующие пять часов я проведу на заднем сиденьи Волги. А потом ещё пять — обратно.

У самолёта курит хмурый мужик в светлом импортном костюме. Седоусый механик бросает в его сторону неодобрительные взгляды, но сделать замечание не решается. Походу, большой начальник. Подосинкина тоже вытягивается, чуть ли не по стойке смирно. Она не ожидала такой компании.

— Задерживаетесь, Марина Викторовна, — ворчит он, — а это кто?

На мне останавливается внимательный взгляд. Мужику точно нет сорока, но лоб его прорезают две глубокие морщины, а на плечи давит невидимый груз. Тебе бы, дружище на Бали, или в Тай на пару неделек. Сразу лет десять скинешь.

Волевое лицо, упрямый подбородок. Невольно прикидываю его на плакат "Решения десятой пятилетки в жизнь". ХарАктерный персонаж.

— Сергей Владмирович… это Альберт… он....

— Альберт Ветров, — представляюсь мужчине, — выпускник Берёзовской средней школы. Это я сделал фото, из за которого у Марины Викторовны возникли проблемы.

— Так это ты "вредитель"? — мужик усмехается.

— Я сделал фото, — не ведусь на провокацию, — что потом случилось с камерой, не знаю. Но очень хочу узнать.

— Иди домой, Альберт Ветров, — серый костюм с наслаждением делает последнюю тягу почти до фильтра и швыряет окурок, — без тебя разберёмся.

— Я паспорт получил, — не отступаю, — и такой же гражданин Советского Союза, как вы или Марина Викторовна. И за свои действия могу отвечать сам.

Мужик глядит на меня с интересом, словно до этого не замечал.

— Сергей Владимирович, — вспоминаю имя, — стыдно мужчине, да ещё и комсомольцу, за женскую спину прятаться. Тем более, что я в своих действиях уверен. Когда я вернул камеру, она была исправна.

— Уверен, говоришь? — в лице мужчины мелькает что-то мальчишеское. — Ты на "кукурузнике" летал?

На АН-2 я летал один раз ещё в "прошлой жизни". В Белоколодицке отмечали День города, и я напросился в самолёт, вместе с парашютистами. Захотел сделать несколько снимков с высоты "птичьего полёта". Молод был, горяч.

Полётов я не боялся. До этого момента. Когда мы набрали высоту, в борту самолёта вдруг открылась дверь, и весёлые дядьки, которые перед этим травили байки, сидя рядом со мной, начали выпрыгивать в неё "на полном ходу".

Я испытал последствия странного "стадного эффекта", который заставляет леммингов бросаться со скалы в море, а лососей, пробиваться через плотины.

Изо всех сил я вцепился в лавку руками, чтобы не сигануть вслед за парашютистами. "Дыра" в самолёте пугала и манила до ужаса. Когда небольшой салон опустел, я подобрался к проёму и аккуратно сделал несколько снимков. А потом понял, что теперь сам должен закрыть эту чёртову дверь! Специально обученного человека для этой задачи на борт не взяли, рассчитывая на меня.

Я летал после этого десятки раз, но этот полёт точно останется самым ярким воспоминанием о небе.

Мотаю головой, но что-то из моих эмоций отражается на лице, так что "серый костюм" снова ухмыляется.

Внутри пассажирский вариант "кукурузника" похож на обычную маршрутку. Двенадцать сидений, по три в четыре ряда. Мужик усаживается на одиночное место у окна, Подосинкина сразу за ним. Ничего не остаётся, как сесть следом, хотя место рядом с няшей устроило меня бы больше.

Поболтать в полёте не удаётся. Про шумоизоляцию здесь не слышали. В остальном АН-2 летит стабильно и скучно, как трамвай. От нечего делать утыкаюсь в иллюминатор. Снизу плывёт лоскутное одеяло полей. На жёлтом лоскуте что-то цветёт, на зелёном — колосится. Ползают деловитыми жуками тракторы с красными и синими кабинами.

Всё возделано, вспахано, засеяно. Пёстрый луг усыпан бурыми и пятнистыми спинами коров. Тень от самолёта проползает по стаду, но бурёнки и ухом не ведут.

Сергей Владимирович смотрит внимательно, даже делает пометки в блокноте. А Подосинкина закрыла глаза. То ли спит, то ли молится своим комсомольским богам: Марксу, Энгельсу и Ленину. А может, просто укачало бедняжку.

Не проходит и получаса, как наш крылатый транспорт снижается и заходит на посадку. На выходе я подаю руку Подосинкиной, за что ловлю ещё один заинтересованный взгляд начальства. Слишком уверенно веду себя для вчерашнего школьника. Но тут уж, извините. Аркадий Гайдар в моём возрасте полком командовал. "Нас водила молодость в сабельный поход...".