Космос для чайников - Валерий Иванович Софроний
— Санта-барбара, прям, — не удержался от комментария Кир.
— Чё? — не понял смысла сказанного киборг.
— Ни чё, — ответил Кир, — рассказывай дальше.
— Ну да, — как сумел, подобрался киборг, — дядька мой за несколько месяцев все приюты облазил в моих поисках. Специально попросился у высокого руководства в Петербург, чтоб в там дела делать, а заодно и меня поискать. Долго мы тогда с ним беседовали, он мне про родителей моих рассказал. Оказывается, не утонули они, как в приюте говорили, сослали их за попытку подрыва царского поезда. Дядьку моего тоже наказали, из чина действительного статского советника в коллежского советника разжаловали. Увольнять со службы, правда, не стали. Я не знаю, чем конкретно дядя Серёжа в те годы занимался, но верхушка его дюже ценила. В общем, забрал он меня тогда, документы мне новые справил, под своё крыло определил, можно сказать, к своему делу пристроил. Чуть позже я узнал, что дядька мой главой расстрельной команды трудился. Жизнь началась интересная. Постоянные разъезды, жратвы от пуза, и пойла дорогого сколько влезет. Так вот, я с дядькой всю революцию и проваландался. Потом грянул семнадцатый год. Вре́менное правительство, ну и дядька мой, не будь дураком, примкнул к коммунистам. В их идеалы про всемирную революцию и справедливость он не верил, часто говорил мне, что это всего лишь трамплин для карьеры, и только. Занимался дядька при новой власти примерно тем же чем и при старой. Меня к себе в НКВД пристроил, правда, до дела он меня не сразу допустил. С собой по расстрелам таскал, трупы заставлял таскать да хоронить, а вот чтоб самому, кого на тот свет спровадить, это нет. Помню, говорил мне не раз, мол, рано тебе пока, придёт время, руки по локоть в крови будут, не отмоешься. И ты знаешь, Кирюха, как в воду мой дядька тогда глядел.
— Слушай, Вась, ты вроде как про немца хотел рассказать, — нарушил идиллию монолога Кир, — нет, я не против про твою жизнь послушать…
— Одно без другого не понять, — прервал нашего героя земляк, — так вот, на мой девятнадцатый день рождения, в карательный отряд под предводительством моего дяди работы привалило. Сейчас я точно не вспомню, но в этот светлый праздничный день суета какая-то в городе началась, то ли власть Советов пытались скинуть, то ли ещё чего, и по этому поводу всю нашу расстрельную команду выдернули прямиком из-за праздничного стола. Дежурный офицер поговорил с дядькой, и мы выдвинулись на место. Мест было два, а команда у нас была одна. И после недолгих разговоров было принято решение разделиться. Вообще, так делать было запрещено. Расстреливать врагов революции было положено как минимум троим, но дядька тогда был немного пьян и заявил, что возьмёт меня с собой. Это должно́ было сэкономить нам много времени. Мужики хотели поскорее за стол вернуться. Трое из нашей пятёрки поехали в дом купца Блохина, а я и дядя направились в лес за город. Было там одно тихое местечко. Конвоиры привезли и сдали на руки пятерых: четырёх мужчин и одну девицу. Как сейчас помню, ночь, свет от фонаря авто, пар изо рта, лёгкий снежок и эти пятера стоят на коленях с мешками на головах. Конвоиры быстро собрались и смотались, а вот мы с дядькой остались. Он тогда хоть и пьяный был, но заявил со всей серьёзностью, мол, я теперь мужчина и родина возложила на меня обязанность выполнять мужскую работу. Дядька сунул мне в руку маузер и содрал мешок с головы одного из стоя́щих на коленях мужчин. Там пацан был, такой же как я подросток, и дядька мне тогда сказал, что мол, лицо первого убитого тобой запомнится на всю жизнь и, ведь не соврал, до сих пор помню того молодчика. Пацан оказался неробким, знал тогда, что всем им в земле лежать. Он готов был, уже и с жизнью простился, единственное напоследок сигаретку выкурить попросил. Дядька просьбу уважил, сунул ему в зубы цигарку, подпалил её, а после снял мешки с голов остальных ожидающих казни. Я тогда морально был готов к чему угодно, скажи дядька «стреляй», любую бы контру пристрелил, не задумываясь, но эта девка… — Василий ненадолго замолчал, собираясь с мыслями, — эта девка была мне хорошо знакома, — наконец произнёс киборг, — эту девку я не один раз видел в своих откровенных снах. Княгиня София Дубровская молодая и очень красивая стояла на коленях и рыдала. Она была всего на несколько лет старше меня, моя юношеская любовная фантазия.
На живой части физиономии киборга проступила улыбка.
— Не смог я тогда в неё выстрелить, да и вообще ни в кого не смог. У меня словно стержень вытащили. Я протрезвел враз. И пока благородные господа смаковали свою последнюю в жизни цигарку, отвёл дядю в сторону для разговора, — киборг горестно выдохнул, — слышал бы ты, как мой дядька на меня тогда орал, мне тогда казалось, что от его воплей деревья в лесу тряслись. Помню, он тогда взял меня за грудки, тряханул и с такой злостью сказал: — «Чего ты мозги мне компостируешь! Хочется тебе бабёнку, так иди попользуй! Там под землёй один хрен всё сгниёт, никто никогда ничего не узнает»! Кончилось всё мордобоем, — продолжил вспоминать Василий, — ну как мордобоем, дядька мне в физиономию залепил, так что нос расквасил, а я истерически требовал не убивать Софью. Помню, он как щенка притащил меня на ту поляну и со злости пристрелил четырёх приговорённых, а после приставил ствол к голове бледной от страха княженки. У меня тогда всё внутри сжалось. А дядька мой и говорит, мол, глянь девка на своих родственников, всё говорит, отыграли они своё. А ты следующая. И как щёлкни револьвером. Сонька даже обгадилась по мокрому, настолько всё это было жутко. Я сам то стоял ни жив ни мёртв. А дядька, меж тем продолжил. Видишь, мол, малого, он за тебя просил, но выбор я оставлю за тобой. Теперь, девка, решай, на тот свет отправишься или подстилкой его будешь? Княжёнка моя выбрала жизнь. В тот вечер нужно было закапать пятерых, четырёх мужчин и одну девушку. Мужики были в наличии, а вот девку-то в лесу хрен отыщешь. Мне тогда дядька час времени дал. Бери, мол, говорит машину, дуй бегом в город и постарайся отыскать любую схожую девицу. Покажешь ей корки и потребуешь, чтоб она с тобой отправилась. А дальше ты всё сам сделаешь. Понял? Мне тогда и говорить ничего не нужно было. Я на окраине
