Национальность – одессит (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич
В кассе сидел такой же полусонный толстяк, как в штабе, но получавший намного меньше за одинаковый труд, громко сопя, точно таскал мешки с так любимой здесь картошкой, выписал мне за доплату билет в вагоне первого класса от станции Ровно сразу до Севастополя и проинформировал, что поезд «Ровно-Сарны» отправляется в семнадцать минут первого ночи, посадка начинается за двадцать минут.
После чего я засел в буфете, где все было просто и дешево. Впрочем, пиво оказалось свежим и довольно приличным. Я медленно цедил его, вспоминая советские временна, когда, находясь в академическом отпуске в мореходке, зависал в баре, расположенном через дом от моего. Денег было мало, поэтому, отстояв очередь, покупал две полулитровые кружки из толстого граненого стекла, наполненные пенным напитком, по цене двадцать четыре копейки каждый, и располагался за высоким, по грудь, круглым, металлическим, одноногим столиком. Ни официантов, ни низких столиков и стульев при социализме не полагалось. Пива на всех не хватало, и так выжрут. Не успевал допить второй, а то и первый, как приходил кто-то из друзей-приятелей, возвращавшихся со смены в шахте, и покупал для себя и меня. В то время была теория, что пиво помогает смыть в горле угольную пыль, защитить от силикоза. Я переливал пиво из принесенной им кружки в свою, как было принято, чтобы не облизывать еще одну, и уборщица тут же забирала пустую, потому тары тоже не хватало, а очередь ждала. Угощавший с черными от поблескивающей угольной пыли бровями и ресницами выдувал одним глотком полкружки, после его трепались обо всем и ни о чем. Походил следующий, брал пиво на всех, присоединяясь к нам. Шахтеры зарабатывал по советским меркам слишком много, раз в пять больше простого инженеришки и в десять — уборщицы, но деньги девать было некуда. Дефицит правил бал. Плановая экономика не справлялась с запросами граждан трехсотмиллионной страны, потому что они, по мнению этих экономистов, менялись в зависимости от отсутствия какого-либо товара: как только чего-то становилось меньше, так сразу требовалось всем.
Пассажиры первого и второго класса ехали в одном вагоне, разделенным на две равные части. В первой от паровоза купе двухместные, во второй — четырехместные. Вагонов третьего класса было два, а за ними пять серых четвертого для перевозки войск, сейчас заполненные ранеными, которых начали грузить где-то за час до отправления, привозя на санях. Кроме меня, в вагоне было еще шесть пассажиров, все в «желтой» половине. Я прилег на мягкий, сильно потертый диван, накрылся шинелью и тут же вырубился. На фронте нарабатываешь способность спать, когда появляется возможность и где угодно.
— Ваше благородие, подъезжаем, — растолкал меня проводник — пожилой мужчина с длинной бородой, подстриженной клином.
На станцию Сарны прибыли ночью в три часа двадцать три минуты. Каменное одноэтажное здание вокзала казалось копией ровненского. Два года назад это было забытое богом местечко, а сейчас важный стратегический пункт, в котором расположены казармы, склады боеприпасов и другого снабжения, госпитали. Поезд из Ковеля до Киева, где пересяду в прицепной вагон курьерского поезда, который в Курске добавят к следующему в Севастополь, отправлялся в девять часов сорок одну минуту утра, поэтому я посидел в пустом буфете до рассвета, после чего прогулялся по улицам рядом с вокзалом. Смотреть было нечего. Захолустье везде одинаково, если отбросить климат и флору. Попавшиеся навстречу нижние чины переходили на строевой шаг и козыряли. Я отвечал небрежно. На фронте отвыкаешь от муштры.
Дождавшись, когда откроется киоск, купил киевские газеты трехдневной свежести и вернулся в буфет. Заказав пиво и отбивную, читал прессу, от которой тоже отвык. На четверть или даже на треть номера были заполнены сводками с фронта и статьями диванных полководцев. Ни о чем не врут так много, как о войне и сексе, особенно те, кто не участвует.
157
Севастопольская офицерская школа авиации находится в двадцати верстах от города, рядом с хутором Александро-Михайловка на берегу речушки Кача, из-за которой и получила второе, неофициальное название Качинская. Пять лет назад там началось строительство учебных классов, ангаров, подсобных помещений, жилья для преподавателей, инструкторов и курсантов. Уже есть каменная вышка для наблюдений. В будущем такие будут называть командно-диспетчерскими, а пока радиосвязи нет. В экстренных случаях поднимают флаги, требуя сесть или наоборот. От нее вправо на одной линии расположены пять двухэтажных домов. В центре главный корпус с островерхой башенкой и по бокам него по два однотипных. Дальше были одноэтажные вспомогательные и ангары для аэропланов, а за ними во впадине — мастерские, склады, казарма для нижних чинов…
Извозчик привез меня за два рубля прямо к главному корпусу, перед входом в который стоял солдат с карабином у ноги, одетый в шинель с накинутым на фуражку башлыком. Температура была небольшой плюс, но с моря дул сильный ветер. Видимо, из-за него и не было полетов. Увидев меня, часовой взял «на караул». Козырнув в ответ, я оставил барахло на широком каменном крыльце под его присмотром и зашел в помещение.
Внутри слева за деревянным барьером сидел черноволосый черноусый унтер-офицер с пехотными погонами, который, увидев меня, сразу встал и поприветствовал:
— Здравие желаю, ваше благородие!
Я ответил и упредил его вопрос:
— Прибыл на учебу.
— Разденьтесь, — показал он на окошко гардероба рядом, — и пройдите на второй этаж к начальнику школы.
Гардеробщиком был рядовой с туповатым, плоским в рытвинах лицом, будто при рождении шмякнулся им о неровный грунтовый пол. С приоткрытым ртом он уставился, как ребенок, на мои награды и только после того, как я гмыкнул, взял шинель и фуражку, выдав взамен номерок с цифрой двадцать три. Я подошел к большому, от моих коленей и выше головы, зеркалу, поправил китель, полюбовался собой, коротко подстриженным и идеально выбритым. Поезд прибыл в Севастополь без пяти час пополудни. Спешить было некуда, поэтому я зашел в ближнюю от вокзала парикмахерскую, где малорослый худой татарин с плешью на макушке, быстрыми и точными движениями сделал меня полностью соответствующим уставу.
В приемной начальника школы сидел за столом с черным телефоном подпоручик лет двадцати двух, судя по мягкому лицу и сутулости, явно не прошедший даже юнкерском училище. Наверное, не имел отсрочки от службы, вот родители и воткнули его вольноопределяющимся к знакомому начальнику подразделения, где через год получил офицерский чин и остался в тылу. Он увлеченно читал книгу, оторвавшись, только когда я громко закрыл за собой дверь.
Он вскочил, поприветствовал меня, спросил, по какому вопросу. Я представился и ответил, что прибыл на учебу, чем удивил молодого человека.
— Группа уже обучается больше месяца, — проинформировал он.
— Придется сделать для меня исключение, — сказал я.
Подпоручик зашел в кабинет, доложил обо мне, получил разрешение впустить.
Внутри за Т-образным столом сидел мой старый знакомый подполковник Стаматьев Харлампий Федорович, бывший начальник Одесской воздухоплавательной школы.
— Неужели это вы, господин профессор⁈ Да еще с такими наградами! Глазам своим не верю! — искренне воскликнул он.
— У меня дурная привычка лезть, куда не следует! — ответил я как бы в шутку.
— Всем бы такую! — пожелал подполковник Стаматьев, после чего крикнул адъютанту: — Господин поручик, прикажите, чтобы нам чай принесли! — и посплетничал: — Ни на что другое больше не годится. Родственник моего предшественника.
— Здесь от него меньше вреда, чем на фронте, — предположил я.
— Так же подумал, поэтому не отправляю в строевую часть, — признался Харлампий Федорович: — Ну, рассказывайте, дорогой мой, где воевали, за что награждены?
Рассказывал я пару часов, но несколько раз нас прерывали офицеры, приходившие по делам. Выдули чая по пять стаканов с пирожками с ливером, которые испекли под руководством жены хозяина кабинета, сопровождавшей мужа в горе и радости, жившей в доме, построенном для персонала на хуторе Александро-Михайловка. Впрочем, там уже появилась церковь, так что населенный пункт стал селом. Само собой, никаких проблем с включением меня в группу не было.
