Скверная жизнь дракона. Книга третья (СИ) - Костенко Александр

— Всё верно, древнейший. Для раша́а ну шаа́р Мкаа́тух недопустимо предать свои слова, сказанные на землях племени.

Пока что оставлю без внимания две важные вещи: название «мкатухов» от племени к племени не меняется; и что орки чтят слова только на своих землях. Или же здесь ситуация как в религиях моего прошлого мира, где данное иноверцу обещание соблюдать не обязательно? Здесь наверно так же, но речь идёт не только о вере, но и о расе.

— Но где животные? — в ответ орчиха замолчала, подбирая слова.

— На этот вопрос ответит лишь вождь, древнейший.

— Тогда, могу ли я попросить привести его? Моё сознание прояснилось, заодно мне следует кое-что рассказать. Но животных лучше привести завтра.

— Да, древнейший. Я всё передам, — канал мыслеречи оборвался и Кагата испуганной мышью юркнула из шатра.

Ещё немного, и меня стошнит от этого слова. Древнейший то, древнейший это, и пятое, и десятое. Что, произнести такое простое слово как «дракон» для орков есть всеобъемлющее табу? Наверно, лучше назвать своё имя, чтобы прекратилось это насилие над моим мозгом, но только Кагате. Когда сближусь с ней, то использую это подобно знаку признательности и ещё сильнее войду в доверие.

Размышляя о показательной реакции орчихи при упоминании племени Рыси и как она с удовольствием объясняла мне произношение слова — я едва не пропустил, как к шатру вдруг стала приближаться стометровая многоножка. Она как будто стремилась ворваться внутрь шатра и разорвать дракона на мелкие ошмётки.

Вот только внутрь зашли лишь трое орков. На ноге левого из них виднелось что-то металлическое, а под одеждой на груди правый будто подложил сдувшиеся футбольные мячи.

— Здравствуй, Аркат, — вождь стоял между двух орчих, одна из которых точно владеет способностью к обнаружению лжи.

— Я рад приветствовать тебя, древнейший, — заговорил вождь хриплым голосом. — Мне отрадно слышать о твоём самочувствии.

— Я тоже рад, что моё самочувствие улучшается, — хотелось ёрничать и спросить про достаток вождя, но лучше оставить инициативу Аркату.

— Кагата передала твои слова. И по говору твоему сужу, что отдых и жизни каа́рракт ну га́аг пошли тебе на пользу. Скажи, насколько прояснилось твоё сознание?

— Если ты говоришь про жизни баранов, то они пошли на пользу. А насчёт сознания ты задал правильный вопрос, и проверить это — одна из причин вашего прихода.

Я напряг разум, стараясь связать всех находящихся в палатке разумных. Ничего не вышло.

С мамой и сестрой я связывался без особых проблем даже если нас разделяли километры и зрительные преграды, надо было лишь подумать о них. Но других разумных я должен видеть непосредственно перед собой. Вот только сейчас проблема в другом: я просто не могу связаться сразу с тремя разумными одновременно.

— Сознание прояснилось не до конца, но ко мне вернулась ясность мыслей.

— Ясность мыслей — это мудрость во взгляде на клаа́с ну куу́рраг.

— Я запомню твои слова, вождь. Но для меня ясность мыслей — это возможность к познанию.

— К познанию чего? — уточнил Аркат, чем несказанно обрадовал меня. Я был ему интересен, а то, что интересно — ломать не спешат.

— Это хороший вопрос, но он не важен, ибо не важно, что ты хочешь познать. Главное в том, что ты способен к познанию.

— Ты говоришь странные и непонятные вещи, древнейший. Они кажутся бессмысленными.

Я чуть не засмеялся. Заодно трижды поблагодарил и трижды проклял бывшую преподавательницу по философии, жарься она на вертеле в самом эпицентре ада. Я прекрасно помню, как она три часа мурыжила меня дополнительными вопросами на экзамене. Ведь не моя вина в том, что она не могла внятно объяснить свой предмет и после её лекций каша в голове появлялась, притом настолько густая и едкая, что расплавляла мозг за считанные секунды. А что уж говорить про философское принятие абстрактных истин у существа, что бегает с голой жопой крича о великом Синем Аисте — такому бедолаге философия Гегеля за секунду мозг прожарит.

— Наши мудрости различны. Подумай о моих словах, когда будет свободное время. Но сейчас ты пришёл за совсем другими ответами, ведь так? — стоило мне закончить, как грудастая орчиха едва заметно дёрнулась.

— Истинно так, древнейший, — моментально заговорил Аркат. — Ты хотел что-то поведать нам?

Я собрался с мыслями и сосредоточился: я готовился к этому все эти дни.

— Сначала я задам тебе вопрос, Аркат. Семь дней назад вы привели ко мне обещанных животных. И тогда я тебя спросил о прошедших днях. Помнишь?

— Да, древнейший. Помню и храню в памяти тот день.

— Прекрасно. До этого кто-нибудь приходил ко мне?

— Да, древнейший. Я приходил к тебе, как и во все остальные дни. И ты не отвечал, сколько бы я не звал.

— Потому что я спал.

— Древнейшему не пред… — вождь заговорил с чувством собственной важности в голосе, но я не мог позволить ему закончить.

— Не считай мои слова за ложь, Аркат. Я не вру тебе, а говорю так, чтобы быть понятым. Но если ты хочешь не столь размытых объяснений, то ответь: ты знаешь, что такое «всепоглощающее ничто»?

Орк замолчал и повернулся к орчихе с огромной грудью. Она ответила ему тем же. Потом орчиха на секунду повернулась ко мне и вновь посмотрела на вождя.

— Неужели мои слова не понятны тебе? — я постарался пробиться в сознание большегрудой орчихи, но она с завидным упорством игнорировала меня. Вместо неё повернулся вождь:

— Нам непонятен твой вопрос, древнейший. Что значат эти слова?

— Их невозможно описать, но я попробую. Чувствует ли разумный боль, страх или ужас перед тем, как покинуть это мир? Может ли этот разумный вернуться в мир живых и рассказать, что он чувствовал и где он был? Сможет ли он рассказать об испытанном одиночестве перед тем, как его сердце сделало последний удар?

— Накту́ук ну са́ак Мкаа́тух никогда не останется в одиночестве, ни в жизни, ни в смерти. Но если древнейший говорит о других разумных, то я не знаю случая, чтобы разумный вернулся к живым после смерти. Способна вернуться нежить в облике разумного, но не сам разумный. К чему это сравнение?

— К тому, что некоторые вещи невозможно понять с чужих слов, их можно только испытать. И то, что я называю «сном» нельзя объяснить, это можно узнать лишь почувствовав.

— Даже глубокий сон можно прервать, древнейший, но не твой. Разве это можно назвать сном?

— Тогда возьмём другое слово. «Отдых» тебя устроит? Или «покой»? Как не назови, суть от этого не изменится.

— Неужели все древнейшие спят так беспробудно? — спросил вождь после секундного раздумья.

— Я буду говорить лишь за себя и тех представителей своей расы, которых видел своими глазами лично.

Я замолчал, специально. Я пытался считать секунды, но мешала дробь пульса в голове. Сердце было готово разорваться от волнения.

— Древнейший? — наконец спросил орк, устав слушать тишину.

— Так же.

— А другие? — спустя секунды молчания уточнил вождь.

— Лучше тебе будет спросить у других рас древнейших лично, потому что сейчас…

Я напряг зрение, чтобы как можно чётче видеть очертания всех трёх орков. Особенно орчихи с большой грудью.

—…я говорю лишь про то, как сам воспринимаю это всепоглощающее ничто. И слово «сон» подходит полностью. Ведь именно из-за этого тебе пришлось нарушить своё слово и привести животных не на седьмой день, а на девятый. Я прав?

— Мы не знали, что происходит с древнейшим, и я лично принял это решение, — не думая ответил Аркат звенящим сталью голосом.

— Никто и не смеет упрекать тебя, вождь Суттаа́к. Это я не предупредил, что усну, так что слов своих ты не нарушил. А теперь я скажу более открыто, — стоило мне правильно назвать племя, как большегрудую орчиху дёрнуло как от удара током.

— Слушаю тебя, древнейший.

— Кагата продолжит навешать меня каждый день?

— Да. Для этого она и представлена тебе, древнейший.

— Вот ей я и сообщу, когда и насколько погружусь в сон. А животных приведёшьзавтра, сегодня уже поздно. Хоть и голод терзает мой живот.