Иммунный (СИ) - Тимофеев Владимир

Результат проявился не сразу. Он стал понятен только тогда, когда увидел еле живого Бузу́на. Нет, я не научился командовать братьями нашими меньшими. Я пока просто начал их понимать, а для кого-то быть условно своим. Некоторых (но не всех) мог даже о чём-нибудь попросить, и они эту просьбу могли даже выполнить.

Шептунских собак просить не понадобилось. Ведь чужака во мне они не увидели.

Умение, безусловно, удобное. Жаль, раньше не прокачал его с помощью Алмы. Многое тогда пошло бы совсем по-другому...

Сельский трактир я нашёл практически сразу. Его, собственно, и искать не потребовалось. Звук доносящейся оттуда весёлой гульбы было слышно по всей деревне. Двери трактира (он же, если я правильно понял, и постоялый двор) оказались распахнуты. Любопытных и просто праздношатающихся деревенских поблизости не наблюдалось. Оно и понятно. Когда внутри веселятся заезжие маги и стражники, местным там лучше не появляться.

В двери ломиться пока не стал. Решил сперва оценить обстановку.

Один проход вокруг здания. Никого. У коновязи пять лошадей и одна «бричка» — та же телега, только с сиденьями для «особо важных персон».

Второй проход.

В нише, метрах в пяти от входа обнаружился здоровенный бидон, литров на тридцать, с широким как у ведра горлом, заполненный примерно на треть чем-то явно горючим...

А трактирщик-то и впрямь дурачок. Кто ж оставляет такую ценную вещь на улице? Местные, может, и не уведут — побоятся, а пришлые... Нет, пришлые все сейчас в зале, отмечают удачное дело — исполненный приговор...

Всех, кто там собрался, было отлично видно через окошко. И все они, как я уже выяснил, имели прямое отношение к случившемуся на хуторе. Мадир лично обслуживал эту пирушку. Кроме него из местных там присутствовал только староста. Он помогал Мадиру. Его звали Дарш, двоюродный дядя Алмы... сучонок...

Наверное, это считалось круто, чтобы целый глава поселения был у приезжих на побегушках.

Гости гоняли его туда-сюда по типу «проверь-подай-принеси».

Я ждал, когда его, наконец, отправят проверять лошадей.

Ждал, ждал и дождался.

Староста выскочил на улицу, но сделать успел только три шага. Я плотно прихватил уродца за шейку. Через пару секунд Дарш обмяк и улёгся отдыхать прямо возле крыльца. Оттащив его к коновязи, я возвратился к входу в трактир, вынул из кармана огниво и несколько раз ударил кремнём о кресало. Яркие искры посыпались на намотанную на палку тряпицу. Вымоченная в «земляном масле», она моментально вспыхнула. С факелом в одной руке и бидоном в другой, я молча вошёл в питейное заведение.

Поначалу на меня внимания не обратили. Видимо, пирующих сбила с толку надетая на мою голову шляпа старосты. А потом стало слишком поздно. Хотя, в конце концов, это были лишь их проблемы, а не мои.

Факел полетел к ближайшему из столов. После чего я щедро плеснул на него из бидона.

Пламя полыхнуло буквально до потолка, залив всё вокруг настоящим морем огня.

Пришлось даже резво прыгать назад, чтобы самому не спалиться в устроенном собственноручно пожаре.

Вслед полетели какие-то «заклинания».

Что это и что с ними делать, не раздумывал ни секунды — просто метнул их обратно в горящее помещение.

Эффект оказался поистине потрясающим.

Внутри громыхнуло так, что у меня едва барабанные перепонки не лопнули. А затем здание просто сложилось. Как карточный домик. Похоронив под собой всех, кто там находился.

Слух ко мне возвратился секунд через двадцать.

Кое-как отыскав валяющийся на земле ещё один факел, поджёг его от пробившегося сквозь обломки язычка пламени и направился к коновязи. Ни лошадей, ни «брички» там уже не было. Видимо, жердь, к которой привязывались поводья, перебило случайным осколком, и испуганные кони унеслись в темноту.

Староста сбежать не сумел. Он обнаружился стоящим на четвереньках и очумело мотающим головой. В чувство я его привёл добрым пинком по печени. После чего ухватил за шиворот, вздёрнул на ноги и приказал: «Пошли!»

До деревенских ворот мы добрались без происшествий. Никто не пытался преградить нам дорогу, и вообще, складывалось ощущение, что местные жители просто попрятались по домам и в ближайшие пару часов выбираться на улицу не собирались.

Ворота оказались закрыты на толстый брус. Рядом располагалась небольшая «сторожка». Недолго думая, я врезал по двери ногой. Петли с защёлкой вылетели после второго удара. Дверь грохнулась внутрь, я сунул в проём пылающий факел.

— Не губите! Всё сделаю, как прикажете! — завопил бухнувшийся на колени сторож.

— Открывай! Живо! — махнул я горящим факелом в сторону закрытых ворот.

Секунд через двадцать сторож и староста смогли-таки сдвинуть запирающий брус и отворить одну створку.

— А теперь пошёл вон! — скомандовал я хранителю деревенских врат.

Повторять приказ не потребовалось. Сторож унёсся в потёмки, только его и видели.

Староста сбежать не пытался. Видимо, понял, что это бесполезно.

Весь путь от деревни до сгоревшего хутора он семенил впереди меня, сгорбившись чуть ли не до земли и постоянно оглядываясь. А когда мы пришли на место и я воткнул факел в землю, он тоже, как сторож, упал на колени и, размазывая по физиономии слёзы и сопли, тонко запричитал:

— Ваша милость! Поверьте! Это не я. Всеми богами клянусь, я ни в чём не виновен. Я никого не трогал. Меня заставили...

Я не стал ничего говорить ему. Я просто показал.

Но сначала опять присел перед лежащим около моего рюкзака псом, заглянул в стекленеющие глаза, погладил загривок... Бузун с трудом приподнял голову и лизнул мне руку. Его язык был сухим и шершавым. Пёс умирал, вылечить его я не мог, и мы это оба знали.

«Покажи, — попросил я, кивнув на стоящего на коленях старосту. — И этому тоже».

По телу собаки пробежала короткая судорога, и перед моими глазами вновь, как в замедленной съёмке, потекли страшные кадры того, что случилось на хуторе...

— Спрашиваю в последний раз. Куда он ушёл?

Человек, одетый в чёрный камзол, сидел на походном стуле и, заложив ногу на ногу, небрежно покачивал сапогом. На его лице застыло скучающее выражение.

— Он сказал... к степнякам, на юг...

Женщина уронила голову и, если бы её не поддерживали с боков двое стражников, наверняка бы упала.

Дознаватель повернулся к Мадиру.

— Врёт она всё, господин экзекутор! — завопил тот. — Спрятала его где-нибудь и молчит.

Маг-экзекутор кивнул и вновь обратил взгляд на женщину.

— Ты говорила, он родственник твоего погибшего мужа, так?

Один из стражников ухватил допрашиваемую за волосы и вздёрнул ей голову, чтобы она смотрела на дознавателя. Её губы были разбиты, на лице красовался огромный кровоподтёк, платье разорвано, сломанная рука висела безжизненной плетью, но ответить она всё же сумела:

— Да, господин... экзекутор.

Дознаватель поморщился. Эти придурки, Мадир и Клео, явно перестарались, избивая допрашиваемую. В результате чего ему теперь приходилось тратить личные силы не только на то, чтобы понять, обманывает она или нет, но и удерживать её от потери сознания.

— Это его вещи? — указал он валяющиеся рядом берцы и пятнистые «тактические» штаны.

— Да, — прохрипела женщина.

— Точно такие же вещи были на том, кто неделю назад осквернил невесту Ашкарти, — сообщил дознаватель.

— Я... не знала... Я ничего... не знала.... Он просто пришёл... с севера... и ушёл... на юг.

— Как он себя называл? — рявкнул маг.

— Ленни́р, — прошептала допрашиваемая и потеряла сознание.

Экзекутор мысленно сплюнул. Допрашивать дальше стало бессмысленно. На его практике, после первого интенсивного магического допроса достоверность получаемых сведений в аналогичных последующих падала почти до нуля. Допрашиваемые просто переставали адекватно реагировать на новые стимулирующие воздействия и говорили лишь то, что ждали от них дознаватели. Удобно, когда надо вынести обвинительный приговор. И совершенно неподходяще для установления истины.